Первая – один в поле не воин. Какой бы ты перец ни был. Были времена, когда бессмертные боги ходили среди людей. Они были богами. Зевс, Прометей, Гермес, Аполлон, он же Купала, Тор и его родичи, Сварог и его родичи, в том числе – Купала-многостаночник. О крутости этих разумных и говорить не приходится. Были и люди, вышедшие на уровень богов – Геракл, Будда, Иисус. И всё же никто из них не дожил до сего дня. Сами они не могли ни состариться, ни умереть. Но они могли быть убиты. И как бы сложно это ни было сделать – это было сделано.
Вывод второй: «учиться, учиться, а потом ещё раз – учиться!» – как завещал великий мумия в гранитном шалаше. Учиться владеть своими данными. Оказывается – они не нагнут никого сами. Только ты.
Вывод третий: отставить самоуверенность и самолюбование. Ты – никто. Звать тебя – Никак. Ты – пыль на обочине Истории. Ты – мираж света под солнцем, отблеск света на стене от зеркала. Ты – тень листочка от Древа Времён. Ты – лишь пунктирный план в промысле пославшего тебя сюда. И чем больше ты, Витя Данилов, будешь нос драть, тем больнее тебя будет им, носом, да и всем лицом, об Древо Жизни прикладывать. Ты – никто. Ты – средство достижения цели. И средство постижения цели. И сама цель – тоже ты. Пустота. Фотон. Мельчайшая частица – не энергии и не материи. Остановись – ты исчезнешь. Живёшь, пока двигаешься. Пока летишь из пункта А в пункт Б. А что это – «А» и «Б»? Пустота. «А» – Пустота, и «Б» – Пустота. В «А» – никого и ничего уже нет. В «Б» – никого и ничего ещё нет. Ты – соринка на ветру.
Очередной удар бросил меня в небытие забвения, не дав додумать такую интересную мысль.
А очнувшись – не смог к ней вернуться. В нужный настрой не попадал, некогда стало.
Освободили меня. Почти. Из подвала вытащили, в машину посадили. Не развязали. В сопровождении бойцов с цветами безопасников на отворотах повезли в штаб армии. Там меня ждал майор. Приказал развязать, меня развязали. Тру затёкшие руки.
– Присаживайся. Вы – можете идти. Вон!
Он закричал, я плюхнулся на табурет, конвоиры вышли. Очень самоуверенный майор. Даже слишком.
– Рассказывай.
Я стал излагать. Майор сверялся с бумажками из папки.
– Вот и всё, – закончил я.
– Понятно, – майор захлопнул папку, – свободен. Тебя доставят в расположение твоей роты. Служи доблестно, умри – достойно. Иди.
– Вопрос разрешите?
– Нет. Иди.
Выхожу, стою, туплю. Подходит мужичок, похожий на молодого Никулина, спрашивает:
– Ты – Кенобев?
– Я. А ты?
– А я тебя везти должен. Поехали?
– А что тянуть кота за подробности? Поехали. Где твой пепелац?
– Чего?
– На чём едем?
– А-а, вон моя ласточка.
«Ласточка»! Полуторка, убитая в хлам! Шины – лысые, доски кузова все пробиты пулями и осколками. Вместо стёкол – грязная фанера и смотровые щели в ней. Подкрылков просто нет. Да уж, «ласточка»!
– Мне в кузов?
– Там битком, – махнул рукой «Никулин», – в кабину.
В кабине деревянная лавка, отполированная седалищами самого «Никулина» и его пассажиров. Поехали. Трясёт. Морщусь. Всё тело болит.
– Я – стараюсь, – говорит «Никулин».
– Не надо. Бывает. Пешком всё одно хуже.
Водила пристаёт с вопросами, но у меня не тот настрой, чтобы сказки сказывать. Едем по фронтовым дорогам. Разбитым, забитым хламом и развалинами зданий, битой техникой. Обгоняя или пропуская пехоту или технику, пушки, танки. Одни передислоцировались – туда, другие – оттуда. Обычная ротация войск. Это только на первый взгляд, поверхностный и неосведомлённый, кажется, что это глупо – убрать отсюда полк пехоты и роту танков и заменить на другой полк и роту танков. А смысл есть. Не скажу какой. Военная тайна.
Вот я и на месте. Прощаюсь с «Никулиным», благодарю его, иду по руинам Сталинграда. Встречные подсказывают дорогу.
Дохожу до прошлых наших позиций. Теперь тут тыл. Связисты-радисты возятся. Дрова колют. Машут мне рукой – туда. Это я дорогу спросил.
– Только пригнись. Дальше – стреляют.
Иду ходами сообщения. Правда – стреляют. И даже мины кидают.
Рота. Вся рота в одном доме. В остатках дома. Одно крыло – три этажа. Другое крыло – четыре этажа. Перекрытия частично – на первом и втором этажах. Остальное – просто зубы красного кирпича. От роты – три дюжины человек. Вместе с ротным, политруком, старшиной и санинструктором – бабёнкой с похотливым блеском в глазах.
– Явился? – спросил равнодушно ротный.
– Явился. Готов… и всё такое. Жду приказаний, указаний. В разведку больше не пойду.
– Куда ты, на хрен, денешься? Ты у меня вот где! – ротный мне показывает кулак. – Будешь делать, что скажу. Ромашку мне тут устроил – буду – не буду! Иди. Там тебя твой зверёныш ждёт.
– Маугли?
– Как? Странное имя. Пусть Маугли. Припёрся – не выгонишь. Кормим, не звери же мы. Почему сюда пришёл?
– Наши старые позиции ему показывал. Язык до Киева доведёт.
– А-а! Иди, уж. Опять от тебя голова начала болеть. Какой язык? Молчит, зверёныш, как рыба об лёд. «Язык»! – передразнил он, махнув на меня рукой.
Куда идти? Вышел. Чуть не был сбит с ног. Маугли! Повис на мне, всхлипывает беззвучно. Его отмыли, подстригли, переодели в ушитую форму красноармейца. Самый маленький ватник, застёгиваемый на женскую сторону – ему чересчур велик. Самая маленькая шапка – не держится на голове, упала.
– Ну, ну же, – глажу его по голове, – что ты? Что ты?
Иду с ним на шее и на груди. Как рюкзак.
– Всё будет ништяк, Маугли! Я обещаю.
Цитадель
– Дед, ротный зовёт, – горячий громовой шёпот.
– И что мне теперь? Подземный ход рыть? – отвечаю. В голос. Чем тут же вызываю очередную очередь.
Вот я встрял! Возвращался я из «вылазки», увидел нашего раненого бойца, что «прилёг» посреди улицы, решил утащить тело, пока темно. Думал, случайно подстрелили парня. Но попал в мышеловку.
Теперь вот лежу за торчащим из земли бетонным лестничным пролётом. Пролетел когда-то по воздуху этот кусок железобетона, упал одним краем в противовоздушную щель, встал, накренившись, да так и стоит. А я под ним. Некуда было больше деваться.
У нас пат. Ни пулемётчик меня достать не может, ни я сбежать. Так и лежу уже два часа. Уже светло, вся рота надо мной – ржёт, глядя, как я вжимаюсь в перевёрнутые ступени. Но не лезет никто. Держит этот пулемётчик на своём контроле всю улицу. Пролез ночью – остановил всякое сообщение роты с тылом. Отрезал нас своим пулемётом. И меня – первого.
Изгаляется, гад! Вбил в уже давно мёртвого бойца ещё три пули. Что он его, расчленить хочет своим пулемётом? Изверг!
Они бы
