Ротный «крутит» трубку телефона, сам. Связиста нашего убили, когда устранял обрыв линии. Тот самый снайпер и убил. Ротный докладывает, слушает, что ему говорит начштадив, мрачнеет, хочет ударить трубкой связиста, как это модно у наших командиров, но нет связиста. Бросает трубку на землю.
– Задачу никто не отменяет! – говорит ротный, когда успокаивается более-менее. – Обещает нас усилить. Не пополнить, а усилить. Людей, говорит, нет. Там Манштейна некому встречать, говорит. Пришлёт танковый батальон. Знаю я эти «батальоны»! Как у нас – рота! Трёх дюжин нет. Рота! «Батальон». Не удивлюсь, если пешком придут. И толку от «мазуты» в пешем строю? Сложатся сразу! Кенобев! Куда? Стоять!
Всё-то он видит! Не удалось свалить по-тихому. Сейчас, значит, запрягать будет.
– Сможешь ночью нас вывести к дому?
– Всех?
– Нет, блин, только комсомольцев! Ясен пень, всех!
– Так и поползём, как муравьи, цепочкой?
– Ты чё мне тут умничаешь? Вопросы задаёт! Ты мне ещё поговори! Задача тебе поставлена – исполняй! Через час доложишь план. Что не ясно?
– Ничего не ясно!
– Кру-гом!
Так я и сам уже хотел! Есть что-то мне захотелось. Кушать. И до вонючего «укрытия» надо бы. Требования бренного тела, как всегда – приземляют, жёстко довольно, буйный полёт духа и мысли. Будем посмотреть, а также покусать и потужиться. Эти вещи взаимосвязаны. Человек, как шланг – открытая система. С этого края впихиваешь, с другого – вываливается.
* * *С обеда стало подходить подкрепление, группами по три – семь человек, а точнее приползать. Писари, картографы, связисты, кладовщики-учётчики-грузчики службы тыла, ездовые бескобылые и шофера безлошадные. Сапожник, брадобрей, портной, кто ты будешь такой? Рука-лицо. Ротный так и сделал. И меня обматерил за хамскую усмешку. И правильно – комдив тут последние сусеки выметает, а он лыбится! Наглая штрафная морда! Комдив дивизию раздел-разул. Оставил штаб без квалифицированного персонала – плакать надо, а не лыбиться.
Сколько же дармоедов по штабам отирается! Форма у всех как на парад. Морды – натощак и не обгадишь. Ползать – не умеют. Машут задницами, как флагами. На убой.
Вот уж ирония судьбы: из тёплого, пригретого места – в штрафники. Без суда и следствия.
Как тут не ржать?
Ну и совсем для выноса мозга – «танковый батальон». А если совсем оборжаться – то это рембат. Аж при двух танках! Хоть и оба Т-34. СТЗ. У них башня оригинальная. И остальное – по мелочи. У нас, в СССР, хоть и стандарт, ГОСТ, но танки Т-34 разных заводов – разные. Запчасти от одного Т-34 – к другому не всегда подходят. Барабан от одного ППШ в другой – не втыкается.
Танков – два. Танкистов – ноль. Ездить и стрелять умеют – уже танкисты. Какая тактика применения танка? О чём ты! Это же танк! Что там изгаляться? Правила танкования бронёй, манёвр огнём – можно не спрашивать. С Катуковым по этому вопросу пообщаюсь, если доживём с ним до встречи. Танки – собранные из того, что было. Латаные-перелатаные. У одного не заваренная пятисантиметровая пробоина в башне. Как раз где заряжающий. Дополнительная ему вентиляция и обзор.
Рембатовцев много. Человек пятьдесят. При почти десятке пулемётов ДТ. Вот это уже сила! Пулемётная рота. Их больше, чем нас. Нас надо было к ним «придавать», а не наоборот. Но рвотный ротный один такой. И начштаба это знает. В лицо ротному не говорит только, чтоб не зазнался, нос не задирал.
На танках привезли и гранаты. Много. Каждому бойцу по десятку гранат можно раздать. Правильно. Бой в городе – гранатный бой. Граната – шаг. Ещё граната – ещё шаг. В нужник захотел – гранату брось. Сходил – ещё брось. Ну, согласен, утрирую.
Ветераны роты во главе с самим рвотным проводят «вводный инструктаж». Учат этих «специалистов» тактике пехотного боя. Я отлыниваю. Типа думаю. Вдруг бой, а я уставший?
– Миша, ты сможешь людей провести? – спрашиваю Маугли.
Он кивает. Он не говорит, но писать не разучился. Зовут его Миша. Даже не так – Мышонок. Так его называл отец. Фамилию свою Мышонок не помнит. И имена родителей не помнит. Бывает. Для самосохранения его разум блокирует часть самого себя. Тяжело потерять родителей. Потерять – вдруг – ещё тяжелее. Когда тебе девять, нет, уже десять лет, а тогда – девять, родители – зверски убиты, кругом война, город горит и взрывается, парень своими руками собирает родителей по кускам – не то что онемеешь, чокнешься! Будешь ходить подпрыгивая, как майданутый, столбам улыбаться и какашки есть.
Но парень справился. С потерями, но всё же. Он – боец. И ещё какой! Он и поведёт одну из групп. Мне бы ещё одного «сталкера»!
Ба, какие люди! Идёт, улыбается как ни в чём не бывало. Киркин! Улыбаюсь радушно ему, а как подходит близко и протягивает руку – бью в лицо. Сильно, но аккуратно. В скулу. Чтобы фонарь во всё лицо, но ничего не сломать. И не убить. Научен уже поварёнком. Хватит.
Падает на пятую точку. Сидит в нокауте, головой водит. Юшку сплёвывает. Молчит. Подаю ему руку. Принимает, поднимается, жмёт руку.
– Работаем? – спрашивает, шевеля скулами и челюстью, щупая осторожно рукой.
– Работаем.
Не спросил «за что?». Не обиделся. Знает – за дело. Подставил меня. Использовал меня как ширму, как приманку, будучи уверенным, что убьют меня, найдут рацию. И его группу искать не будут. Потому и не сообщил, что должен выйти боец «Шурочки». Без документов и знаков различия. Уверен был, что выжить и выйти невозможно. А получив запрос – охренел. Конечно, подтвердил, что боец Кенобев был в составе группы и «выходил» самостоятельно. Потому и отпустили меня. Когда выяснилось, что я – это я.
– Ты один? – спросил его.
– Один, – кивает Киркин. – У меня сутки отдыха. В твоём распоряжении. И будем в расчёте.
– Идёт. У нас тут задачка из невыполнимых. Надо охватную группу провести. Мне как раз сталкера не хватает.
– Сталкер? Ходок? – удивился Киркин.
А тут удивился я.
– Я из Одессы, здрасьте, – усмехнулся он с характерным «одесским» выговором. – А там у нас греков полно.
– Я маршруты наметил для прохода, но нужны проводники опытные в скрытном хождении через линию фронта.
– Тогда я то, что нужно. Рассказывай, что задумал?
– Задумал я на ёлку
