— Вчера еще колы тебе ставила, Ермаков. А ты вон, знаменитость. На черта, спрашивается, нужна была тебе химия моя?
Он поклялся, что без химии ничего бы в жизни не достиг, и она притворилась, что поверила ему.
На площади разлилось озерцо, редкие автомобили барахтались в лужах, и Ленин торчал, как дед Мазай на плоту-постаменте. В воде отражался серый, раскрепованный пилястрами фасад Дома культуры.
Сторож Чупакабра, судя по амбре, уже похмелился. Ветеран ликеро-водочных баталий телевизором пренебрегал и не идентифицировал визитера.
— Поэтический фестиваль? На второй этаж идите, там он будет, в актовом зале.
Андрей поднялся по широкой лестнице, прошел мимо колонн с пышными навершиями капителей. Под потолком висели громадными виноградными гроздьями люстры. Хрусталики потускнели от пыли. Интерьер ДК был громоздким и провинциально-напыщенным.
В небольшом коридорчике слева сидели двое мрачных мужиков. Как страдальцы, ждущие очереди к дантисту. Андрей вспомнил, что кабинет за зеленой дверью принадлежит народному целителю. Варшавцевские женщины лаской, увещеваниями и шантажом посылали к нему на прием своих пропащих мужей. Лекарь кодировал от спиртного и табака. Судя по вечернему ажиотажу в «Тереме», не очень надолго.
— Ах, боже мой! — вскричал Мельченко, он же член Союза писателей А. Камертон. И пружинисто пошел к Андрею через зал, загодя выпростав для рукопожатия длинную аристократичную кисть. — Мой юный друг! Ах, мой юный друг!
Он затряс руку Андрея, ахая и охая на все лады.
Мельченко был высоким, мосластым и тощим, как швабра. Художник Эль Греко почел бы за честь написать такое вытянутое лицо. Приплюснутый с боков череп венчали густые вихры. И после пятидесяти он не изменил привычке носить клетчатые штаны, клетчатые рубашки и клетчатые пиджаки. Из нагрудного кармана свисал клюв клетчатого платка.
— Андрюша, как я счастлив, Андрюша! Вы не представляете, какая это удача!
— Вы здорово выглядите! — улыбался Андрей.
Наставник комично замахал руками.
— Льстишь старику! Годы берут свое! От них никуда не деться! Но как говорил Семен Кирсанов… — А. Камертон задрал подбородок и продекламировал: — В мире! Молодом, как Маяковский! Седина вполне хороший цвет… Ну же, продолжайте, Андрюша! Вы помните, это нельзя забыть! Я не буду жить по-стариковски! Даже в девяносто девять…
— Лет, — закончил Андрей, как троечник, повторяющий за учителем слова.
— Так точно, мой юный друг! Не жить нам по-стариковски. — Он отодвинулся, любуясь воспитанником: — Ах, Андрюша! Ах, любимец муз! Пишете? — он прищурился, будто выискивал признаки поэтического труда. — Ну, скажите мне, что пишете, прошу!
Андрею не хватило совести разочаровать учителя.
— Иногда… балуюсь.
— Знаю я ваше баловство! Гений, гений! А эти ваши футуристические опыты? О Андрюша!
Андрею стоило усилий не рассмеяться.
— Ну, идемте же! — воскликнул Мельченко. Он сам был суетливым восклицательным знаком. — Покажу вам стенд. Ваш покорный слуга на старости лет решил организовать фестиваль! Рифмы, рифмы, рифмы! Уже записалось тридцать два участника. Представляете? Тридцать два человека творят в Варшавцево! В этом крае шахт и рудных отвалов!
«Намечается крайне веселый четверг», — подумал Андрей саркастично. И едва не застонал, узрев на стенде свою фотографию и пожелтевший газетный номер.
— Помните? Подборка ваших стихов в «Рудничке». Лохматый две тысячи третий год! Давай поплачем! Сердце жмет тоска! Сплетаясь в узел грустного сюжета… Где персонажи: скука, парк, ДК… и мы с тобой… и эти два куплета!
«Боже, какая паршивая дичь», — мысленно содрогнулся Андрей. Стихов — своих стихов — он не узнал.
Из вежливости снял со стенда тощенький томик. Поэтический сборник «Тебе, природа, эти строки». На задней стороне обложки красовался Мельченко образца середины девяностых. Еще худее и вихрастее.
— Моя гордость! Вышла три года назад. Не стал вам отсылать по почте, хотел собственноручно вручить, с автографом!
Он порылся в карманах, и Андрея не удивили бы перо и чернильница. Но учитель достал обычную авторучку. Написал размашисто на титульном листе:
«Прекрасному поэту Ермакову от просто поэта А. Камертона. 26.12.16».
— Кроме нас с вами, в жюри будут чудесный поэт Феликс Коппер и наш уважаемый художественный руководитель Елена Сова! — он говорил так, словно поэт Коппер и худрук Сова в данную секунду выходили на сцену под дробь барабанов. — Между прочим, фестиваль закроет выступление группы «Церемония». Ваш друг Хитров играет в ней на ударных. Вы не встретили его внизу?
— Нет… Он в ДК?
— Где ему еще быть!
«Как много призраков в этом городе», — подумал Андрей.
— Спешите, мой юный друг! — позволил Мельченко. — Бегите, молодость любит бег!
Они обменялись комплиментами.
— До четверга, Артур Олегович.
«Может, я сам умер, — предположил Андрей по дороге к Хитрову, — скончался от тоски, а Варшавцево — это такой загробный мир?»
9
Пропавшую шестнадцать лет назад девушку звали Лиля Дереш. И было ей шестнадцать лет. На единственной зернистой фотографии — непримечательное худощавое лицо, светлые прямые волосы, пробор посредине. Тонкая линия губ, глаза утоплены в тени. Плохой снимок. Плохой город. Собачья жизнь.
Ушла перед Новым годом. Белый свитер, коричневая курточка. Телефон милиции 02.
Хитров потеребил серебряную серьгу в ухе. Напоминалка о юности, о посиделках на улице Быкова. Еще раз оглядел фото, но никакие потаенные струны не звякнули в душе. Имя, приметы… ничего особенного. Никакой связи с ним, четырнадцатилетним, с его квартирой, со змеями, которых он до потери сознания боялся в детстве.
Просто девочка. Просто стихотворение Платона. Он рыл не туда. И начинало казаться, что мамина идея вызвать церковную гвардию довольно здрава.
Хитров отодвинулся от старого лобастого монитора. В дверь постучали.
Он встал, лавируя между микшеров и колонок.
— Войдите.
На пороге появился Андрей Ермаков.
— Ага, — сказал Хитров после длинной паузы.
— Ага, — подтвердил Ермаков.
— Ну и как я пойму, что это действительно ты, а не один из клонов?
— Испытай меня. Могу спеть пару песен «Церемонии».
— Нет, — мрачно сказал Хитров, — песни «Церемонии» слишком известны и входят в обучающие инструкции инопланетных захватчиков. Ты помнишь, как называлась ленинская забегаловка до того, как стала «Теремом»?
— Вареничная «Карина», —
