Андрей катил тележку вдоль стеллажей.
Встреча со стариком Матаем отзывалась в душе досадой. Напортачили они. Выдали себя. Впрочем, как заметил Хитров, то, что стояло за варшавцевской мистикой, давно знало о них.
В нем развивалась паранойя. Щелчки кассового аппарата заставляли подпрыгивать, выискивая среди толпы тощее костяное существо. Так, наверное, Хитров вздрагивал от любого шипящего звука.
За ними охотились. Их соскучившиеся шевы и, судя по всему, неравнодушные, одержимые шевами люди.
Он скользил взглядом по столпотворению у алкогольного отдела. Кто из этих граждан посещал дьявольского старца? К кому на днях вернулись в разных диковинных обличьях болезни?
Перед внутренним взором маячил Матай. Хитров сравнил его со стервятником, а Ника — с пауком. Ему же знахарь напомнил богомола. От мысли, что много лет назад скрюченные узловатые пальцы касались его обнаженного торса, что богомол наследил в его квартире, желудок наполнялся ледышками.
Ника, извинившись, отправилась к бабушке.
— Я могу не волноваться? Ты не наделаешь глупостей?
— Вроде тех, что наделали вы с Толей? — парировала она. И, помилосердствовав, наградила поцелуем. — Я буду осторожной. Приду к тебе в пять. Купи елочные игрушки.
На одеяле из ваты сверкали золотые яблоки, снежинки, увесистые шары. Мерцали гирлянды, Санта-Клаусы тащили свои мешки. Грудное «о-хо-хо» оглашало супермаркет.
Он выбрал шары понаряднее, гирлянду и дождик, шерстяной носок, из которого вылезала пластмассовая кошка, Деда Мороза со Снегурочкой, пряничный домик и еще гору украшений.
Двинул к вещевому отделу. За высокими прилавками сновали помпоны шапок. Мнилось, что тот покупатель не столько изучает ассортимент носков, сколько ковыряет ногтями ценники, периодически косясь в сторону Андрея.
Улюлюкая, пронеслась малышня, зацепила тележку. Помчалась по проходу, сшибая распашонки с вешалок.
Ряды напирали. К паранойе добавилась клаустрофобия, накатывала душной волной, и кожа зудела. Неумолимо приближалось завтра. Последний день високосного года.
Пятый ключ — они так старательно огибали эту тему, едва упомянув, шарахались от нее.
В данную секунду где-то может страдать девочка, похищенная кровавым убийцей. Пленница, отсчитывающая часы до финала.
Идея сбежать уже не касалась чересчур подлой. По крайней мере тому поганому голосочку, что нашептывал на ухо.
«Кто они тебе? Парень, без которого ты прекрасно обходился одиннадцать лет. Сестра Саши Ковача, бесспорно, милая девица, но променяешь ли ты свою жизнь на ее объемистые сиськи?»
«Заткнись», — рявкнул он мысленно.
«Полагаешь, из этой наркоманки и стриптизерши получится нормальная жена?» — дразнился голосочек. Маленький чертик на плече, однажды шепнувший ему: «Один раз ни на что не повлияет, Маша не узнает, действуй».
Он представил, как хватает чертика за горло, хватает свою собственную душонку и выдавливает из нее гниль.
«Езжай домой, — хрипел коварный голосочек. — В руины любви. Страдай по Машеньке — это хотя бы не опасно».
— Андрюша?
Он прервал внутренний диалог и обернулся.
У стены разместилась кабинка для переодевания: алюминиевая рама со свисающей шторкой. Из раздевалки, отдернув завесу, высовывалась молодая женщина. На ней были синие джинсы и исподняя маечка, женщина прикрывала грудь вязаной кофтой. Андрей нахмурился. Черты ее лица, веснушки, косички цвета пшеницы всколыхнули какие-то мембраны памяти.
— Подожди меня! — сказала женщина и юркнула за шторку. Спустя минуту она выбежала к озадаченному Андрею, застегивая молнию на курточке, широко улыбаясь. Нос с горбинкой, профиль, который он называл «античным». И запечатленный в сонете медный оттенок бровей.
— Люда? — пробормотал он, не веря глазам.
— Привет.
Перед ним стояла Люда Фирсова, девушка, с которой четырнадцатого февраля две тысячи третьего года он лишился девственности. Люда тогда работала на швейной фабрике, пила пиво в компании шахтеров, а семнадцатилетнему поэту давала из любопытства. Занимаясь сексом, она царапалась и хныкала и густо пахла хвоей.
Выглядела Люда усталой и невыспавшейся, но голос звучал звонко.
— Вот это да. Звезда сошла с телеэкранов и явила себя смертным.
— Не издевайся!
— Я и не издеваюсь. Обожаю твои передачи. Правда, спать потом боязно, призраки мерещатся.
«Не тебе одной», — подумал он.
— Отовариваешься к Новому году, — Люда кивнула на тележку.
— Да, решил вот провести праздники в родном городе.
— Странное решение. Холост?
— Так точно. А ты?
— Свободна как ветер, — она невзначай дотронулась до его запястья, — зато счастливая обладательница замечательного ребенка. — В тоне, в улыбке сквозила насторожившая фальшь.
— Сын?
— Да, Максимка. Ему девять.
— Мужичок!
Они побрели по супермаркету, болтая о пустяках. Присоединились к очереди у касс. Андрей выложил игрушки на ленту. Люда возбужденно лепетала и теребила его рукав.
— А давай кофе выпьем, — предложила она вдруг.
— Кофе? — он замялся, взглянул на часы. — Прости, я немного занят.
— А вечером? — Люда была не из робких. — Зашел бы в гости, Максимку мои родители заберут.
— И вечером… я уже договорился… с друзьями.
«Что я мямлю? — обозлился он на себя. — Почему не сказать, что у меня есть девушка?»
Люда вилась вокруг, прижималась, мешая загружать пакеты. Он смущенно улыбнулся, ощущая дискомфорт.
— Дай мне свой номер. Пересечемся как-нибудь.
— Не хочу как-нибудь, — она нервно хихикнула. — Пойдем сейчас. Пойдем выпьем кофе. Пойдем, пожалуйста.
— Люд, ты чего?
Он попытался дистанцироваться от ее напора.
— Ты же не перезвонишь, Андрюш. Уедешь и не перезвонишь, тварь.
Ее лицо окаменело, вытаращенные глаза налились слезами.
— Люда, — он попятился, шокированный. И неожиданно выпалил: — Люда, а ты была когда-нибудь на приеме у Матая?
— У кого? — она сморгнула, и слезы прочертили дорожку на щеках.
— У старика-знахаря?
— Я водила к нему сына, — сказала она еле слышно. — Он помог Максиму справиться с заиканием.
— Теперь твой сын видит что-то ужасное? Нереальное?
— Да, — она расплакалась, привлекая внимание покупателей. — Он снова заикается. И говорит страшные вещи. Я не хочу идти домой. Давай останемся вместе, давай сходим в туалет, и я отсосу тебя, ты помнишь, как я сосу? Я научилась лучше, ну пожалуйста, позволь мне…
Она потянулась к его ширинке, словно собиралась сделать
