Он приник к ней и мягко развел ее бедра. Она заглянула в его глаза своими большими ясными глазами и прошептала:
— Хочу тебя, Ермаков.
Диван кряхтел, Ника замычала, вцепилась в Андрея, сомкнула зубы на его плече — утром будет след, два красноватых полумесяца. Ее сильные ноги обвили его, потянули вперед. Это мычание, пыхтение, чмоканье не имело ничего общего с романтичными постельными сценами мелодрам, но позволяло им чувствовать себя живыми и настоящими, из твердой плоти и стучащей крови. Из слюны, выделений и окропившей ее плоский живот спермы. Из хриплого «я люблю тебя», которое он обронил случайно, а она сказала, что тоже.
55
Юра Ваничев относился к числу людей, которые радуются мелочам и практически никогда не унывают. Даже в худшие дни — а их в жизни молодого человека было подавляющее большинство — он руководствовался нехитрым девизом: «Завтра все образуется».
Что уж говорить про удачные дни, как сегодня. Полчаса назад Ваничев получил новую работу, и пусть звание «разъездной торговый агент» звучало не так впечатляюще, домой он возвращался, сияя от счастья.
Видавшая виды «Таврия» неслась к Варшавцево. Стоял морозный зимний день. Снежинки оседали на стекле. Белая пленка укрыла степь, и казалось, весь город скоро оденется в белые одежки, подходящие для празднования.
Фирма, взявшая парня на работу, находилась в соседнем городке, теперь он ехал домой.
Кем только не был Ваничев — газовщиком, курьером, билетером в кинотеатре «Современник», два месяца прослужил помощником депутата, пока не был уличен в краже. Мелкой, незначительной, ему тогда сошли с рук двадцать тысяч, извлеченные из депутатского пиджака.
Он легко смирялся с увольнениями, легко подсел на героиновую иглу и так же легко бросил. Даже в тюрьме отсидел легко, как на курорт съездил.
После срока — а сидел он за хранение — работодатели от него нос воротили, но безденежный год не сломил Ваничева. И ведь он был прав!
Торговой фирме требовались люди говорливые, мобильные, коммуникабельные. Шныри, одним словом. Работая кальянщиком, он запросто менял дорогое вино в колбе на обычный кагор, и клиенты оставались довольны. Что ему стоит продать плохие копии швейцарских кухонных ножей?
Рядом с ним на сиденье лежал раскрытый каталог, и Ваничев говорил вслух, сверяясь с текстом:
— Режущая кромка долго сохраняет остроту благодаря клинообразному сечению лезвия!
Взгляд в зеркало — пробная улыбка.
И уже на память:
— Клинообразному сечению лезвий.
Довольный собой, Ваничев сбавил скорость. Ему давно хотелось в туалет, а при свидетелях справлять нужду он стеснялся. Сейчас был подходящий момент — трасса совершенно пуста. Только степь и одинокий билборд под декабрьским небом.
Ваничев съехал на обочину и выбрался из автомобиля.
Новый год с чистой страницы!
Еще раз убедившись, что ни впереди ни позади нет машин, он расстегнул штаны.
— Лазерная заточка делает нашу продукцию идеально острой, — сообщил парень, — а самозатачивающиеся лезвия, дамы и господа, прослужат вам до конца жизни!
Ваничев знал, что никаких самозатачивающихся лезвий не существует в природе, равно как и мифической лазерной заточки. Ножи были дерьмовыми кусками листового железа, не то что превосходные перышки, которые мастерили в тюрьме. Вот где эксклюзивный дизайн! Вертухаи с руками отрывали. И, что совсем невероятно, платили!
Посмеиваясь, Юра застегнул ширинку и вскользь посмотрел на билборд.
Хотел было повернуться, но что-то задержало.
Он задрал голову и нахмурился.
«С Новым годом, Варшавцево!» — поздравляла волнистая надпись. Под ней разместилась репродукция картины, написанной в красных и желтых тонах. Пейзаж городских окраин, тех, что Ваничев увидит воочию через пару минут. Вон корпус фабрики, вон первые пятиэтажки на въезде. Только запечатлены они со стороны степи.
Было в пейзаже что-то мимолетное, теплое, будто извлеченное из прошедшего лета.
Этот город, облака, это желтое небо… Они ждали чего-то от Юры Ваничева.
И Ваничева осенило.
Элементарно, черт подери!
Он вернулся в автомобиль, сел за руль. Взял с заднего сиденья пластиковую упаковку и раскрыл ее, то и дело поглядывая на билборд.
Удобная эргономическая рукоятка — что бы это ни значило — легла в ладонь. И правда, удобно. Ваничев расстегнул куртку, задрал свитер, подцепил его зубами и воткнул двадцатисантиметровый нож для хлеба себе в живот.
Ахнул.
Край свитера выскользнул изо рта, укрыл торчащую, подрагивающую рукоять. Шерсть окрасилась красным. Как и губы Ваничева.
Парень сплюнул и посмотрел на нарисованный город.
Ему показалось, что он стал еще красивее. Город счастливых людей.
Ваничев взял из набора двенадцатисантиметровый «универсальный» нож и вогнал рядом с первым, под пупок. Кровь брызнула на рулевое колесо. Он выгнулся, замычал. Потянулся к третьему ножу.
Город смотрел. Смотрел на него черными глазами.
«Какое чудесное место», — подумал Ваничев и воткнул себе в бок восьмисантиметровый нож для овощей. Зазубренное лезвие пронзило печень.
Хорошо.
Парень распахнул дверцу и попытался выйти, но его ноги запутались, и он упал на трассу. Вес тела загнал ножи глубже. Нож для хлеба (высокоуглеродистая сталь!) сломался. И тогда Ваничев пополз. Лезвия ножницами резали его внутренности, запутывались в кишках. Как улитка, он оставлял за собой влажный след, красную запятую на припорошенном белой мукой асфальте. Кровь хлестала из него, в воздухе запахло экскрементами, но он продолжал цепляться ногтями за трассу, подтягивая себя вперед.
Смотрит?
Смотрит, конечно.
Голова парня бессильно опустилась в грязь. Поднять ее он уже не смог.
Юра Ваничев улыбнулся и умер.
Саша Кузнецова мчалась по шоссе на сверкающей «шкоде» и сгорала от смешанных чувств. Первым было чувство вины. Вторым — чувство полной физической удовлетворенности.
Дома ждал муж, любимый, любящий, заботливый муж, уверенный, что она поехала в командировку. Самый добрый человек на свете, отец их прекрасного ребенка, звонил ей вчера вечером и рассказывал анекдоты, чтоб ей не было грустно в гостиничном номере, и она смеялась, а рядом готовился к третьему раунду ее молодой любовник.
Они познакомились месяц назад в социальной
