– Бомби.
Она как-то странно посмотрела на него и заговорила.
Раньше ей замерзать никогда не приходилось. Ой, ей бывало холодно, само собой, но в сравнении с этим то было сущими пустяками. Воздух пробирался ей под одежду, будто та была из туалетной бумаги: он студил её до мышц, до костей. Противнее всего была дрожь. Механизм переохлаждения Имоджин понимала: дрожь была предвестником, что впереди гораздо худшее. Впрочем, даже понимание этого не вызывало такой боли, как страх и озабоченность во взгляде Моха. Какими же им надо было быть дураками, чтобы оказаться здесь, неподготовленными, гоняясь за монстрами во тьме. Элизабет убила бы их – глазом моргнуть не успеешь. Была б жива Мемория, как могли бы они надеяться отыскать её среди этой беспредельной опасности? То, чего оба они страшились в душе своей, невольно вело Элизабет к Мемории. Меморию похитили из Глазка в то же время, когда Джон забрал злосчастный сундук. Невысказанным хранили оба они в себе страх, что Элизабет охотится не за одним сундуком и что есть здесь какая-то им не понятная связь. Есть и ещё одна очень серьёзная причина. С чего бы это Мемория станет говорить с ними, даже если они сумеют её найти? Речь-то шла о женщине, не желавшей быть найденной, если вообще такая существовала. Имоджин приходило в голову, что Мемория на деле существовала в одних только умах переживших несчастье мужчин. Была ли она реальностью или каким-то тёмным отображением? После смерти Радужника промахи Имоджин стремительно пошли вглубь. Элизабет была монстром. Имоджин, положим, не была трусом, как её отец, тем не менее не была она – даже близко – и победительницей монстров. Если б была, так сама бы убила Агнца много лет назад.
«Мох, я правда замерзла, и я боюсь этих собак».
Собак она всегда боялась. Порой казалось, что весь город целиком полон этих одичавших шавок. В городе была возможность не попадаться им на пути, только здесь не было ничего, кроме открытой земли. Она облизала губу. И получилось, будто это мгновенное действие вызвало катастрофу. Вдруг она стала падать. Что-то тянуло её. Охваченная ужасом, она прыжком вырвалась и побежала. Ощутила лёгкость, такую чувствуешь весной, когда надеваешь легкие туфли после нескольких месяцев хождения в сапогах. В мыслях она видела себя на краю леса. Так это и ощущалось: желание, исполненное ещё до того, как было высказано. Пальцы ног едва касались тонкой корочки льда. Неужели она летела? Опуская глаза, видела, что она голая. Её груди, живот, бёдра и ноги дымом вились в прозрачной оболочке её тела. Как странно! Под деревьями она остановилась и оглянулась. Что стряслось? Мох стоял над телом какой-то женщины. Он поднял её на руки. «Он боится, – подумала она. – Думает, что я умерла».
«Не жди», – шумели деревья. «Иди», – шелестела трава. «И как можно быстрее», – бормотали наполовину проснувшиеся кроты под землёй. Сам ветер звал её за собой. Она взмыла в воздух, расставив руки, как крылья, одна нога поднята, как у танцовщицы, и повернулась. «Поспеши отсюда, – раздался голос сверху. Она глянула вверх и на секунду увидела луну в разрыве облаков. – Уходи».
И понеслась она в самую чащу, как заяц, как косуля, как птица. Было ощущение, будто она сделала всё это разом. Ветки и колючки, что располосовали бы ей тело, проскакивали прямо сквозь неё, оставляя за собой разве что шелест сухого листа. Углубившись в лес, она облетала вокруг каждого ствола дерева. Веточки вызванивали крохотными колокольчиками. Её не столько несло, сколько вздымало: так некогда, когда ей пять лет было и Джон поднял её на руки. Он держал её на вытянутых руках и крутил до того быстро, что, если бы отпустил, они бы оба, крутясь, влетели в кусты роз.
Впереди неё показался просвет. Там что-то лежало, не двигаясь. Оранжевое, рыжее. Лиса. Лежит на боку, шкура побита так, что сомнений нет: мёртвая. Не раздумывая о том, что делает, она запрыгнула в шкурку.
Имоджин понятия не имела, как или почему она совершила такое. Поместиться в лисицу – это шло от инстинкта, словно зарыться в укромное место, чтобы уйти от преследователя, но стоило ей оказаться внутри, как её охватил ужас. Тот убийственный голод, который совсем недавно привёл лисицу к гибели, теперь стал её голодом. Он пронизывал всё её существо и толкал к отчаянию. Попала ли она в западню? Застряла? Она подняла голову и осторожно поднялась, хватаясь замерзшими подушечками лап, отыскивая зацепки на льду, что покрывал всё вокруг. Она навострила уши. Мох кричал откуда-то из-за деревьев. Она встряхнулась, наполнив воздух капельками: телесное тепло растопило ледок на шкуре. Она не могла возвратиться к нему – только не в таком виде. Он же её не увидит.
На незаметной тропке, что пробегала несколько сотен футов по лесу, она поймала мышь. Та ещё дергалась, когда она проглотила её.
Ледяной дождь опять превратился в снег. Он искрился на меху, когда она трусила по середине дороги. Что-то расслышала: звяканье металла о камень. А вот опять. Пошла на звук, вышла на открытую полянку в лесу и присела в тени лиственницы.
Карета Элизабет образовала задник разворачивавшейся сцены. Её тяжёлые колёса были заляпаны грязью. На боку её виднелось свидетельство событий на причале: глубокая борозда тянулась по корпусу от начала до конца. Эхо стоял в месте, защищённом от ветра корпусом кареты. Орган, вырезанный Элизабет из Радужника, плавал в воздухе, испуская лёгкое сияние. Двигался он медленно, а нити, извиваясь, переплетались друг с другом. Имоджин припомнилась медуза из громадного аквариума в хранилище Полотняного Двора. Шёпот. Перед органом стояла Элизабет. Волосы у неё, спутанные и нечистые, висели космами, укрывая её склонённую голову. Имоджин не было слышно, и она крадучись подобралась за деревьями поближе, пока не оказалась всего в нескольких шагах от рваного подола Элизабет.
– Ты помнишь имена моих глухих сестёр, Виолетты, Шарлотты, Анны, Магды, Челлы и Аллисон? Они жизни отдали, чтобы следить за тобой. Они все ушли. Ты пережил их всех. Теперь всего одна я осталась. Уверена, сестринская обитель Глазка не ждала, что я стану последним Смотрителем, – говорила Элизабет. Она сгорбилась и зашипела на парящий орган. – Тебе вообще незачем было жить. Тебя следовало бы убить все те сотни лет назад, когда тебя и Аурель нашли, ошарашенных и перепуганных, на вересковой пустоши. – Элизабет обошла вокруг чёрного органа. – После того как убили Аурель, ты прельстил сестер своими чудесами, вот как оно было. Ты оставался в своём детском теле, никогда не рос, вот они и жалели тебя. Только ты был ядовитой находкой, избавиться от
