Некоторое время он постоял, позволяя падающей воде омывать лицо, как вдруг понял, что бумажное существо больше не движется. Оно угасло на мшистой плите, подальше от света, завершив краткое своё предназначение сопроводить Моха к пещере. Оболочка его уже начала сваливаться в лужу воды. Интересно, подумал Мох, сколько же долгих лет ждало оно, дремлющее, в тишине подземелья. Припомнив потревоженную паутину у входа, он подумал, уж не Мемория ли заходила туда. И решил: нет, не она. Скорее всего, собиралась прийти, но её отвлекло их прибытие.
– Мох. – В двери, ведущей в пещеру, стояла Имоджин. Лицо её было покрыто потом, все руки в царапинах. Она всё ещё держала меч, которым обезглавила Меморию. – Ты хоть понятие имеешь, как трудно было прорубаться сквозь те корни? Они знай себе заново отрастали. И совсем не простая задача – нестись за тобой по всем этим изгибам и поворотам аж сюда. – Она прошла по тропе, проложенной Мохом в папоротниках, до бюста, приостановилась на миг, разглядывая фигуру из размокшей бумаги на плите. – Так это и есть она? Могила Аурели. – Имоджин указала на оцелус, висевший над статуей.
– Да, – произнёс Мох, склоняясь к бюсту. Ощупывая его руками, он всё гадал, чего ему не достаёт. Зачем бы Радужнику рисковать своей жизнью (и жизнью Моха), чтобы доставить оцелус к могиле Аурели? Мох исходил из того, что это просто символический жест. Он слышал как раз о такой традиции в некоторых религиях. Приношение камней на могилу было способом вспомнить и почтить умершего. Только это никак не вязалось с Радужником. Тревожило же Моха то, что этот оцелус не был пассивен: камешек был маленьким средоточием энергии, как яйцо или семя.
Мох обратился к Имоджин, которая натянула на голову капюшон и села на землю у основания статуи:
– У тебя перочинный ножик есть?
Та раскрыла глаза: убаюканная звуком дождя, она почти спала.
– Что? Хочешь инициалы нацарапать?
– Имоджин.
– Оʼкей, ладно. – Она вынула из кармана небольшой нож и отдала его. Мох раскрыл лезвие и ткнул им в корку лишайника на одном из лиц. Имоджин встала, любопытствуя: – Что ты делаешь?
– Хочу посмотреть, что под этим. – По мере того как счищался лишайник, проступал выветрившийся зелёный камень с металлическими вкраплениями. У глаз были вылеплены зрачки, которых прежде не было видно. Ободрённый Мох продолжал скрести. Очистив тонкий нос, он перешёл к губам. И здесь лезвие ножа скользнуло в чёрную дыру. – Тут отверстие. Зачем бюсту отверстие? – Когда зачистка закончилась, они увидели между верхней и нижней губами эллиптическое пространство. Пока Мох раздумывал над этим открытием, Имоджин схватила из воздуха оцелус и сунула его в дыру. Тот подошёл почти идеально.
– Мне интересно, отхватим ли мы награду? – сухо сообщила она.
– От, дерьмо! – ругнулся Мох, оттаскивая девушку назад. Из отверстия полилась вязкая тина цвета мёда.
– Фу-у! – брезгливо сморщилась Имоджин.
Мох с Имоджин отступили, следя за тем, как тина лилась по памятнику, растекалась по земле, образуя ручейки и разводы.
– Что творится? – спросила Имоджин.
Мох покачал головой.
– Помоги мне землю очистить.
Опережая поток, они принялись вырывать папоротник и отшвыривать по сторонам камни, позабыв о холоде и сырости. Тина тем временем густела и темнела.
– Смотри, – сказал, указывая, Мох. – Внутри там что-то меняется, ветвится как бы. Они разрастаются. – Проявился набросок извечного рисунка природы. Части его, самоподобные по замыслу, были сходны рекам, геологическим разломам, береговым линиям и прожилкам листа. Поначалу за построениями, наростами и соединениями ветвей, появлявшимися из самых первых частей, следить было легко, но вскоре преобразования сделались неизмеримо более сложными.
– Мы видим рождение, – прошептала Имоджин. – Вот почему Радужник так рвался вернуть оцелус. Боже, это ж волшебство!
– Это не могила, – сказал Мох, качая головой, и посмотрел на статую. – И не волшебство это, между прочим. Там сокрыта какая-то техника. Радужник, должно быть, до этого докопался. Эта техника – не из нашего мира.
– Когда меня затащили в лисицу, Элизабет… то есть, я имела в виду, Мемория… сказала, что её сёстры нашли Радужника с Аурелью на пустыре сотни лет назад. – Она насупилась. – Мох, какого…
– Я не знаю.
Кости образовались из узловатых утолщений в желеобразной массе. Они удлинялись и расширялись у суставов. Паутинчатые сети нервов, вен, артерий расходились по разрастающейся фигуре. Потом настал черёд органов, некоторые были знакомы, остальные – нет.
Проходили часы. Имоджин рыдала, указывая на существо, поскольку теперь уже не оставалось никаких сомнений, что на вырванных папоротниках лежало тело гуманоида. Точечки света принялись бегать по всем его ветвящимся проводным путям. Из рук и ног выпростались пальцы, выросла голова, как набухающий бутон. Тёмные шары появились в полупрозрачном матовом черепе, заметались под веками, как зрачки у обеспокоенного спящего. Потом рост замедлился. Тело потемнело. Существо открыло рот, и в воздух поднялся парок, завиваясь и клубясь. Он рассеялся, осев тонкой пыльцой на Мохе с Имоджин, пока те наблюдали, не в силах ни шевельнуться, ни заговорить. И, словно персонажи волшебных сказок, они погрузились в глубокий, наполненный видениями сон.
Мох открыл глаза. Небо потемнело. Над ним стояла стройная девичья фигура. Пять световых точек сияли вокруг её головы. Сны никак не отпускали его, и не было у Моха сил самому подняться. Он лишь смутно ощутил, когда девица закрыла ему глаза своими грациозными пальцами.
– Мох, просыпайся. – Он открыл глаза и увидел, что пещеру освещал косой утренний свет. Воздух был насыщен парами, поднимавшимися от луж с водой. Имоджин стояла на коленях рядом. – Оно ушло. – В голосе её звучало сожаление.
Мох разом сел. Примятое ложе из папоротников было единственным доказательством, что неведомое всё же существовало.
– Я её видел, – сказал Мох, вспоминая. – Я проснулся, а она стояла там, но она что-то сделала, и я снова уснул.
– Как она выглядела? – спросила Имоджин.
Мох задумался на минуту.
– Прекрасно. – То было единственное слово, приходившее ему на ум, которым хоть как-то отдалённо можно было определить то, что он видел.
– Так, – вырвалось у Имоджин. – Она спёрла мой меч, моё пальто и кое-какую одежду из моей котомки. Не уверена, что это говорит в пользу её нравственной сути. – Голос у неё осёкся.
Мох рылся в своей котомке. Через мгновение он повернулся к Имоджин с широкой улыбкой:
– Она и рисунки мои увела в придачу.
Фигура в длинном пальто вышла из входа в туннель, ведший от острова Козодоя к материку.
