– Белка… – прошептал Ловкий.
И она услышала шепот. Сквозь грохот и треск пламени. Сквозь пьяную силу и страсть. Сквозь истощение и всемогущество она услышала тихие слова брата. Он таращился громадными глазами цвета пережженного сахара, пылали веснушки на бледном лице, краснели опаленные брови и веки с остатками ресниц. Ладони сжимались в кулаки.
– Останови пожар, Белка, заклинаю тебя… – шепот свистел, сливаясь с шипением огня.
Брат всегда поддерживал, стоял за сестренку горой. Он был единственной ниточкой к настоящей семье, рассказывал о маме и помнил день, когда родилась Белянка. Пел колыбельные. Учил стрелять из лука и метать ножи. Никому и никогда не давал в обиду.
Но вчера он изгнал ее из деревни. И теперь уже никогда ее не поймет, не простит и не поддержит.
– Ловкий… – прошептала она. – Креке! Бегите!
По его щекам текли слезы, вымывая дорожки в саже. Он зажмурился и потянулся за луком.
– Я прошу тебя! – повторил он.
Но Белянка черпнула тепла и бросила на дальний конец деревни – занялась ткацкая мастерская Холщовой.
– Прости! – Ловкий вытащил стрелу и прицелился.
Белянка плакала и хохотала, глядя в его теплые и родные глаза.
Щеки стягивало солью, но слезы лились потоком, а из пальцев струилось тепло и сжигало, сжигало, сжигало деревню.
И уже ничего нельзя было изменить. Поздно. Уже поздно. Свершилось все, чему суждено было свершиться и чему не суждено. Ушла тетушка Мухомор. Ушел Стрелок. Проклята Белянка. Разрушен мир. Догорает деревня.
Уже ничего нельзя изменить. Глупый Ловкий.
Но так даже легче: стрелы брата. Он наконец-то освободит ее! Как она и просила…
Белянка прокричала сквозь рыдания:
– Прощаю, Ловкий! Прощаю тебя! Спасибо! Я тебя люблю!
Он натянул тетиву и замер, будто надеялся, что она еще может передумать. Еще может все исправить.
Она продолжала хохотать.
Ловкий зажмурился…
… и Ласка сшибла его с криком:
– Нет! – и они кубарем скатились к реке.
Кольцо огня схлопнулось, обожгло кожу, подступило совсем близко. Мгновенно высохли слезы, стихли рыдания и хохот. Белянка не шевелилась и смотрела сквозь пламя, как Ловкий толкает лодку отца, в которой Клюква и Брюква сидят на коленях у Горлицы. Как Ласка торопливо карабкается с кормы и все оглядывается на стену огня глазами, полными ужаса. Как прогорает орешник, полыхают сосны, березы, ясени и дубы. Как оседают крыши землянок. Каково это, если спишь в своей кровати – и вдруг обваливается крыша и врывается Лесной Пожар? Должно быть, это ужасно больно: сгореть заживо.
Скоро она узнает.
Хорошо, что они успели уплыть.
Белянка больше не противилась, отпустила себя, обернулась одним из тысяч языков пламени. Размылись границы. Лес проник в тело и душу. Исчезли свет, и жар, и звук.
– Я иду к тебе, любимый. Я иду к тебе. Я выполнила обещание. Мы всегда будем вместе.
Сердце бьется чаще. Мир становится чище. Исчезает деревня Луки. Растворяется память.
Остается Огонь. Только Огонь. Только бескрайний, безумный, свободный Лесной Пожар.
Глава 46
На посту дозорного зевал тощий оруженосец – кажется, из доли Улиса. Имени Стел не знал, но эти чернявые патлы отчего-то прочно врезались в память… Точно! Урод травил Рани. Кулаки зачесались по прыщавой морде, и Стел мысленно усмехнулся: чего уж теперь? Только затаил дыхание и плотнее вжался в заросли боярышника.
Лагерь не всколыхнул теплых чувств, словно все эти месяцы кто-то другой жил с рыцарями, ходил к общему котлу за кашей и наблюдал, как медленно рушится мир. Возвращаться к прошлому не хотелось: даже неизвестность пугала меньше, чем перспектива влезть в сброшенную шкуру – усохла, натрет.
Порыв ветра принес запах гари. Прыщавый нахмурился и потянул носом.
«Скоро завтрак, кашеварят…» – невесомо коснулся его сознания Стел.
Оруженосец сглотнул слюну и пошел вокруг лагеря.
Ночью все сложилось как по писаному: едва сойдя с плота, Стел наткнулся на Ласку. Долго убеждать ее не пришлось, она сразу поверила, что Белянка действительно сожжет деревню, и побежала всех будить, а Стел отправился к лагерю, подстраховаться. Но рыцари и не думали нападать: ночные костры, дозорные – все как обычно. И только мелькнула несколько раз мрачная фигура Рокота. Видимо, не спалось. Что ж, немудрено.
Как только оруженосец скрылся из виду, Стел выбрался из кустарника, отошел на десяток шагов и побежал к деревне. По его расчетам, времени оставалось впритык. Белянка шла туда умирать, он понял это сразу.
Но он не позволит.
Ветки хлестали в лицо, тропинка путалась, терялась, но огонь надежно указывал путь. Между черными стволами сквозило алое зарево, как в том видении, когда закат пожирал камыши, а ветер до кровяных потеков обдирал небо, будто простуда горло. Только то – не простуда и не закат, а настоящий огонь, и приближается он с каждым шагом. Все труднее дышать. Все глуше сердце. Соленый пот скатывается по лицу, щиплет глаза, пропитывает рубаху.
Кожу ужалили первые искры. Стел резко остановился, пошатнувшись вперед, опалил ресницы.
Дальше дороги нет – верная смерть.
Прямо перед ним бушует пожар. Выжигает дотла. Огненные змеи взвиваются к облакам, искрами разбрызгивая яд, жалят неспасшихся птиц. И опадают безжизненными плетями, просачиваются в горелую землю, изнутри подтачивают вековые деревья. С грохотом падают ветви, стволы сворачиваются, будто бумажные, схлопываются, оставляя за собой только раскаленный добела огонь.
А где-то там, внутри, Белянка.
Даже если она еще и жива – к ней не прорваться. И сгорев сам, он точно ее не спасет.
Кожу стянуло ознобом. Стел глубоко вдохнул, до жжения в горле, замедляя ритм сердца. Время загустело, поблекли краски, проступили контуры деревьев и прозрачный силуэт. Подняты руки в последней попытке защитить лицо, торчат острые локти. Сорочка сползла с плеча и едва прикрывает полусогнутые колени. Тонкие волосы свиваются с косицами огня.
В следующий миг пламя закрыло ее, но Стел заметил место и, накрыв ладонями рот и нос, побежал вдоль линии огня, к реке. Уворачиваясь от горелых стволов и пламени, на полном ходу он врезался в воду. Брызги взлетели перистыми крыльями, сапоги набрали до краев, но Стел не остановился ни на миг.
– Эй! – долетел с того берега крик, отскакивая от ряби подобно ракушке-беззубке.
Краем глаза Стел заметил лодку и людей, но даже не обернулся – плевать. Сейчас на все плевать.
Густой перегретый воздух дрожал маревом, слепил. Сквозь кисею огня проступала тоненькая фигурка Белянки. Черная зола поднималась по худым лодыжкам, а волосы светились ярче белого пламени. Только небольшой круг отделял ее от жидкого огня. И с каждым ударом сердца этот круг сужался.
Накрыться защитным куполом, вбежать в огонь, подхватить Белянку на руки и прыгнуть в воду. Но из головы будто вылетели все заклятия, онемели пальцы, ноги вросли в землю. Казалось, что он может простоять так вечность, любуясь на смертельную красоту, пока оба они не обратятся в пепел.
