В те дни Лунден был частью Мерсии, хотя Мерсия походила на великие римские здания: наполовину павшая, она была покрыта, как паршой, датскими ярлами, которые селились на ее плодородных землях.
Мой кузен Этельред являлся главным олдерменом Мерсии. Предполагалось, что он – ее правитель, но его держал на коротком поводке Альфред Уэссекский, который ясно дал понять, что Лунден контролируют его люди. Я командовал местным гарнизоном, в то время как епископ Эркенвальд правил всем остальным. В наши дни, конечно, он известен как Святой Эркенвальд, но я помню его как угрюмого проныру.
Надо отдать ему должное – он был умелым человеком и хорошо управлял городом, но его чистейшая ненависть ко всем язычникам сделала его моим врагом. Я поклонялся Тору, поэтому Эркенвальд считал меня злом, но и обойтись без меня не мог. Я был воином, защищавшим его город, язычником, сдерживавшим языческих варваров-датчан уже более пяти лет, человеком, сделавшим земли вокруг Лундена безопасными, благодаря чему Эркенвальд мог взимать свои налоги.
Я стоял на ступеньке лестницы римского здания на самой верхней террасе Лундена с епископом Эркенвальдом по правую руку. Епископ был гораздо ниже меня. Большинство мужчин были гораздо ниже меня, и все-таки мой рост его раздражал. Группа встревоженных священников, с бледными лицами, перепачканными чернилами, собралась на ступенях под нами, в то время как Финан, мой ирландский воин, стоял слева от меня. Все мы пристально смотрели на юг.
Мы видели мешанину соломенных и черепичных крыш Лундена, множество приземистых башен церквей, построенных Эркенвальдом. Над ними в теплом воздухе кружили красные коршуны, а еще выше я видел первых гусей, летящих на юг над широким Темезом. Реку пересекали остатки римского моста, удивительного строения с неровным проломом посередине. По моему приказу через пролом перекинули деревянный настил, но даже я чувствовал себя не в своей тарелке всякий раз, когда требовалось перейти через этот самодельный участок моста. Южный конец моста защищала крепость из дерева и земли – Сутриганаворк. А еще там простирались широкие болота и стояла кучка хижин – вокруг крепости выросла деревня. За болотами земля поднималась к холмам Уэссекса, невысоким и зеленым, а далеко за холмами, словно призрачные колонны в спокойном небе позднего лета, виднелись струйки дыма.
Я насчитал пятнадцать столбов дыма, но облака затуманивали горизонт, поэтому костров могло быть и больше.
– Они отправились в набег! – воскликнул епископ Эркенвальд.
В его голосе звучали удивление и ярость.
Уэссекс уже много лет был избавлен от больших набегов викингов: его защищали бурги – укрепления, которые Альфред обнес стенами и снабдил гарнизонами. Но люди Харальда принесли огонь, насилие и грабеж во всю восточную часть Уэссекса. Они избегали бургов, нападая только на небольшие поселения.
– Они уже далеко за Кентом! – возмутился епископ.
– И углубляются в Уэссекс, – подтвердил я.
– Сколько их? – вопросил Эркенвальд.
– Мы слышали, что причалили две сотни кораблей, поэтому у них должно быть по меньшей мере пять тысяч бойцов. Возможно, с Харальдом отправились две тысячи.
– Всего две тысячи? – резко спросил епископ.
– Это зависит от того, сколько у них лошадей. В набег отправятся только всадники, остальные будут охранять корабли.
– Все равно это языческая орда, – сердито буркнул епископ и прикоснулся к кресту у себя на шее. – Наш господин король решил сокрушить их у Эскенгама.
– У Эскенгама!
– А почему бы нет? – Епископ ощетинился, услышав мой тон.
Я засмеялся, и это заставило Эркенвальда взорваться.
– В этом нет ничего забавного! – раздраженно воскликнул он.
Но все-таки это было забавно. Альфред, а может, Этельред послал армию Уэссекса в Кент, разместил ее на лесистой возвышенности между войсками Хэстена и Харальда, а потом ничего не сделал. Теперь, похоже, Альфред (или его зять) решил отступить к Эскенгаму – бургу в центре Уэссекса, – наверное, в надежде, что Харальд атакует их и будет побежден благодаря стенам бурга. То была жалкая затея. Харальд – волк, Уэссекс – стадо овец, а армия Альфреда была собакой, призванной защищать овец, но Альфред посадил собаку на цепь, надеясь, что волк придет и будет укушен.
Тем временем волк бегал на свободе среди овечьего стада.
– И наш господин король, – надменно продолжал Эркенвальд, – требует, чтобы ты и часть твоего отряда присоединились к нему. Но только если я уверюсь, что Хэстен не нападет на Лунден во время твоего отсутствия.
– Он не нападет. – Я вдруг почувствовал прилив восторга.
Альфред наконец-то позвал меня на помощь, значит собаке дали острые зубы.
– Хэстен боится, что мы убьем заложников? – уточнил епископ.
– Хэстену плевать на заложников. Тот, кого он называет своим сыном, – какой-то крестьянский мальчик, облаченный в богатые одежды.
– Тогда почему ты его принял? – негодующе возопил епископ.
– А что мне оставалось делать? Напасть на главный лагерь Хэстена, чтобы найти его щенков?
– Значит, Хэстен нас дурачит?
– Конечно, он нас дурачит, но он не нападет на Лунден, пока Харальд не победит Альфреда.
– Хотел бы я, чтобы мы могли быть в этом уверены.
– Хэстен – осторожный человек, – сказал я. – Он сражается, когда уверен в победе, в противном случае просто выжидает.
Эркенвальд кивнул.
– Тогда забери завтра людей на юг, – бросил он и пошел прочь, а за ним засеменили его священники.
* * *Теперь, оглядываясь на те далекие годы, я понимаю, что мы с епископом Эркенвальдом хорошо управляли Лунденом. Епископ не нравился мне, а я ему, и нам жаль было времени, проведенного в компании друг друга, но он никогда не вмешивался в дела моего гарнизона, а я не вмешивался в его дела. Другой мог бы спросить – сколько воинов я собираюсь взять с собой на юг или сколько их останется охранять город, но Эркенвальд верил, что я приму правильное решение. И все равно я считаю, что он был пронырой.
– Сколько людей с тобой поедут? – спросила меня той ночью Гизела.
Мы находились в нашем доме, доме римского торговца, построенном на северном берегу Темеза. От реки часто воняло, но мы привыкли к этому и жили счастливо. У нас имелись рабы, слуги и стража, няньки и повара. И у нас с Гизелой родилось трое детей. Утреду, старшему, исполнилось тогда лет десять. У него была сестра Стиорра, а нашему младшему Осберту сравнялось всего два года, и он отличался неутолимой любознательностью.
Утреда назвали в мою честь, как меня самого назвали в честь отца, а моего отца – в честь его отца. Но этот последний из Утредов раздражал меня, потому что был бледным, нервным ребенком, цепляющимся за материнскую юбку.
– Я возьму триста человек, – ответил я Гизеле.
– Всего-то?
– У Альфреда достаточно людей, а я должен оставить тут гарнизон.
Гизела вздрогнула.
Она снова была беременна и вскоре могла разродиться.
