Я бросил взгляд на часы: начало девятого. Похоже, пора стелить бате соломку…
– Ну тогда и мне не грех тебя сейчас поздравить, – бодро объявил я и ушел за духами. – Мама, прости дурака, – покаялся, протягивая коробочку густого синего цвета, – не сообразил с первых заработанных денег подарок тебе купить. Вот… С праздником тебя!
– «Пани Валевска»! – восторженно взвизгнула мама. – Сынуля!
Я был притянут и оцелован.
– Ага, – согласился покорно, – Валевска, она самая. Любовница Наполеона.
– Да? – Мама взглянула на коробочку иным, каким-то настороженным взглядом, а потом прищурилась на часы в серванте.
Я мысленно отвесил себе оплеуху.
– Попробуешь?
– Обязательно. – Мама решительно повернула пробку.
Мелкая тут же присунулась понюхать.
– Но-но, – остановил я ее, – никогда не пробуй духи из флакона. И с кожи сразу тоже не стоит. Все составы рассчитаны на постепенное раскрытие аромата в шлейфе. Надо нанести на определенные точки и подождать, пока распустится. Вот видишь, – я указал на маму, – запястья, за ушками, ямочка между ключицами… Ну и еще одна точка есть…
Мама посмотрела на меня с интересом, но промолчала.
– Какая? – спросила Мелкая с детской непосредственностью.
– Как-нибудь потом, – промычал я, неожиданно краснея.
На лице у мамы заиграла ехидная улыбка.
– Вот! – поднял я наставительно палец. – Вот теперь запах начал раскрываться, чуешь?
Мелкая прикрыла глаза и, аж привстав на цыпочки, потянулась за струйкой аромата.
Я тоже принюхался, определяя:
– А и правда интересно: сладкая цветочная пыль.
– Сказка… – мечтательно прошептала Мелкая, – просто сказка…
Она так и застыла, вытянувшись в струнку, и на сомкнутых ресницах ее что-то искрило.
– Давай я тебя тоже… – начала было мама заботливо, но тут я энергично замотал головой.
– Ага, – сообразила мама через пару секунд, – понятно. Ну неси уж.
Я метнулся в свою комнату.
«Так, что мне Ваня сунул-то? „Сикким“? Туалетная вода? Испания? Не слышал, – мысленно пожал я плечами. – Ну… Других вариантов все равно нет».
Мелкая, завороженная ароматом, не приняла моего ухода на свой счет и заподозрила что-то, лишь когда я начал приближаться к ней с красивой коробочкой в руках: в глазах ее мелькнула паника, и она шарахнулась за маму.
– Франция? – поразилась та и, обернувшись, посмотрела на Мелкую с каким-то новым интересом. Та замерла, робко выглядывая из-за маминого плеча.
– Как – Франция? – удивился я, покрутив коробочку. – Вот: «made in Spain». Испания!
– «Эль». – Мама наставительно ткнула в крупную букву на коробочке. – Это – «Ланком». Ты что, не знал, что покупаешь?
– Я думал, что это мексиканский тушкан… – на автомате отшутился я, с недоумением вертя упаковку. «Ну надо же, точно – „Ланком“. Моя ошибка, надо было формулировать Ване желание точней».
Мне наконец удалось настичь девушку, и то лишь благодаря тому, что мама сделала полшага назад.
Мелкая торопливо сцепила руки за спиной, словно для того, чтобы они случайно не потянулись за подарком, и непокорно вздернула подбородок.
– Тома…
Я остановился напротив и заглянул в ее глаза. Там я увидел твердую готовность к отказу, и это меня порадовало. Оставалось подобрать слова – обычные праздничные сейчас не годились.
Пролистнул страницы памяти: вот Гадкий Утенок подходит ко мне перед Дворцовой, вот она же вылетает мне под ноги из-за угла… Вот половинит батончик мюсли. А вот и спуск к Фонтанке.
Я посерьезнел.
– Тома, – повторил я и продолжил с расстановкой: – Духи – это одежда для духа. Он у тебя есть, я знаю. Это – ему, носи в удовольствие.
Я поднял подарок на раскрытой ладони, и теперь, чуть прищурившись, смотрел поверх него в глаза напротив. Там, в почти черном омуте, упрямство перешло в смятение, потом появилась гордость.
– Спасибо, – кивнула Мелкая, выдыхая, и расцепила пальцы.
Взяла двумя руками подарок, быстро покосилась на маму, а потом сделала шажок вперед и мимолетно ткнулась губами мне в щеку.
– Ну, – вопросила мама, все это время, кажется, от любопытства не дышавшая, – будем пробовать?
Мелкая посмотрела на нее с ужасом, словно та святотатствовала.
– Ладно, ладно! – энергично замахала мама руками. – Да я так просто… Дюш, ты голоден?
– А то…
– На плите – хек жареный. И картошка в депрессии.
– Как это? – невольно заинтересовался я.
– Ну, пюре, – хихикнула она. – Вроде картошка как картошка, но такая подавленная!
Я усмехнулся и посмотрел на Мелкую:
– Поешь?
– Ой… Я сейчас лопну. – Бровки ее вскинулись виноватым домиком.
– Ну, тогда просто посиди со мной.
Она с готовностью закивала, все так же крепко, двумя руками, прижимая к себе подарок.
– Идите, – отпустила нас мама. Похоже, к ней вернулось благодушное настроение.
Я поволок Мелкую на кухню пошептаться о новостях с квартирного фронта. Когда на часах было уже полдесятого, а в коробке с бакинским курабье показалось дно, домой возвернулся блудный папа.
– Доро-ая… – громко воскликнул он с порога и энергично, но излишне размашисто протянул растрепанный букет мимоз. – Стальное завтра!
Из-под полы его по-молодецки распахнутого пальто волочился чудом уцепившийся за что-то и благодаря тому хоть и грязный, но уцелевший импортный (настоящий шотландский!) шарф. Лицо у папы было чистым, но на уголке носового платка, что пижонски выглядывал из нагрудного кармана, виднелись подозрительные розоватые разводы.
Мама неторопливо, с чувством, уперла руки в боки и длинно вдохнула, набирая побольше воздуха.
– Хм… – негромко подал я голос, – наверное, партполитработу благоразумно будет перенести на утро.
Папа посмотрел на меня с немой благодарностью во взоре.
– Да, – помолчав, хмуро согласилась мама, а потом многообещающе покивала папе: – Будет тебе и «завтра», будет и «стальное». Будут тебе и лаборантки кафедральные на брудершафт!
Из папы вырвался неологизм – какое-то неизвестное еще филологической науке междометие, щедро сдобренное нотками протеста. Потом он попытался еще раз всучить маме букет.
– Так. – Я развернулся, прихватил застывшую за моей спиной Мелкую за локоток
