Весело у тебя получается, сказал через минуту Хенрик, глядя куда-то вдаль поверх бокала. Так весело, что… Не польстить тщился, сказал Лео, а порадеть о благах духовных. Или ты не рад? Рад, сказал Хенрик, как же мне теперь не радоваться… Он открыл еще одну, последнюю бутылку, молча налил себе, молча поднял и молча выпил. И тогда доктор сказал интересную вещь. Он сказал: разум – паразит нашего мозга. Он живет на площади, предназначенной не для него. Потому все так и получается. А для кого же эта площадь? – спросил Андрис. Поживем – увидим, сказал доктор. Я думаю – увидим…
Андрис поднял голову, прислушался. Нет, показалось. Тони спал. Парень, которого они ждали, все не возвращался. Андрис прошелся по комнатам, полистал журналы. Все журналы были музыкальные. Моральным уродом Андрис себя не считал и равнодушие к музыке полагал естественным. Его пытались переубедить, и неоднократно, – особенно женщины. Но… На подоконнике лежал магнитофончик, горкой – кассеты. Хотел включить, но не стал – неудобно без хозяина. Город был как на ладони. Вон там – «Палас», а вот, очевидно, вокзал. Да, вокзал. Слева синеватой грядой подступал, втискивался между кварталами Серебряный бор. Воздух был исключительно прозрачен. Осень. Скоро начнут желтеть деревья. В столице уже желтеют…
Но боже ты мой – до чего надоело носить маски! Уже за пятьдесят – и какую же огромную часть жизни занял этот странный, жестокий, непристойный карнавал… жалко, жалко, жалко… Никуда не денешься. Доктор говаривал по подобным поводам: такова структура момента. ТСМ. ТСМ – и приходится жить какой-то призрачной, схематичной жизнью. ТСМ… надо было смотаться тогда, в девяносто втором, – в какую-нибудь Швейцарию… стать швейцарцем… и причина была, и поводов – по самые уши… и возможность прекрасная… Проклятый Шерхан. ТСМ.
Щелкнул замок, и вошел тот парень. Рене.
– Извините, задержался… – начал он, увидел спящего Тони и осекся – но Тони уже проснулся, подскочил и стал тереть глаза.
– Нормально, Рене, – сказал он. – Я так… слегка.
– Интересные новости, че, – сказал Рене. Андриса он будто не замечал. Таковы были теперь правила хорошего тона. – Ты знаешь, наверное, что факультет естественных наук выделил два миллиона новыми на помощь семейным и детным? Знаешь, да? Так вот: не будет двух миллионов. Передумали.
– Как? – удивился Тони. – Большой Совет проголосовал.
– Совет проголосовал, а деканат сказал: фиг вам. Деньги делись.
– Плохо дело. То есть со всех сторон плохо.
– Буду делать передачу. Разъяснять и успокаивать. Беда в том, что деканат как-то уж очень подозрительно крутит хвостом.
– А ректор?
– Ну ты же знаешь: я вас не, вы меня не.
– Ловко у него выходит… Слушай, Рене, ты Еву Йенсен помнишь?
– Конечно.
– Я ее вчера видел. Так вот: она полностью завязала. Тебе не кажется, что происходит нечто странное?
– Мне кажется… – Рене сел на стул верхом, скрестил руки на спинке, посмотрел на Андриса, на Тони; Тони ему кивнул: можно, мол. – Еще как кажется! Не далее как вчера обсуждали эту тему.
– Придумали что-нибудь?
– Оригинального – ничего. Все сходятся на том, что кто-то что-то добавляет в питьевую воду. Помнишь работы Кристоффа по сверхразведениям?
– Я же юрист.
– Тьфу, черт, все время путаю, кто есть кто. Конечно, ты юрист. Кристофф показал, что некоторые вещества сохраняют способность воздействовать на живые ткани при концентрациях меньших, чем молекула на литр. Ему тогда чуть было не отвалили Нобелевку. Но почему-то не отвалили.
– Я думал, ты что-то знаешь.
– Я знаю только, что кристальдовцы второй год облизываются на систему водоснабжения.
– А что они имеют против компьютерных игр?
– То же, что и против наркотиков: отвлекают молодежь от революции.
– Игротеки громят не только кристальдовцы.
– Ну, не все кристальдовцы признаются, что они кристальдовцы. У них есть, говорят, и тайная организация.
– Все равно не сходится.
– Может быть, че, может быть. Меня сейчас эти два миллиона волнуют больше, чем все игротеки мира. Очень нехороший прецедент – и очень нехорошие настроения в народе. Может быть большая буза.
– Да, это…
– Кстати, о бузе. Сегодня откатники опять идут в «жестянку». Приглашаются все желающие. Где-то около моста все будет происходить.
– Что такое «жестянка»? – спросил Андрис. – И кто такие откатники?
– «Жестянка», или Жестяной бор, – сказал Рене, – это то, что раньше называлось Серебряным бором. До позапозапрошлого года, когда там порезвился Фонд Махольского. А откатники – это такие чудные ребята, которые считают, что надо время от времени отдыхать от цивилизации. Разряжаться. Устраивают всякие коллективные действа. Были тут гаитянские студенты, вудуизму научили. Вот они и… пока без особой уголовщины.
– Рене, – сказал Андрис, – может быть, я надоел вам со своими вопросами… но это не вполне праздное любопытство. Если можно, то поподробнее насчет Жестяного бора.
– Насколько подробнее? – осведомился Рене деловито. – Могу на пять минут, могу на час.
– То есть вы основательно в курсе дела. Давайте начнем с пятнадцати минут.
Рене слегка откинулся на своем стуле, подумал, потом начал:
– После того как пустили поезда по скоростной
