– Марк хочет рисовать вместе с тобой, – сказал Джеймс.
– Sí, Señora… – Марк запнулся, кисть с каплей краски остановилась перед холстом. Он перевел взгляд с Клэр на Джеймса, потом обратно.
Чувствуя его замешательство, Джеймс обратился к матери:
– Как мальчикам тебя называть? Бабуля?
Ее глаза в ужасе расширились.
– Боже, нет. Нет! – Она отмахнулась от этого слова и заставила себя улыбнуться. – Лучше нонна[26]. Зови меня нонной, – обратилась она к Марку, вырывая коробку из рук Джеймса.
Джеймс сунул руки в карманы и опустил голову, чтобы спрятать улыбку.
– Нонна, – с сильным акцентом повторил Марк, пробуя слово на язык.
– Это по-итальянски, – объяснила Клэр, открывая коробку.
Марк провел кистью по холсту, оставляя голубой след.
– Я итальянец?
– Да. А еще ты мексиканец.
Марк выпрямился.
– В самом деле? Радикально, приятель, – повторил, копируя своего деда.
Клэр скорчила гримасу, Джеймс фыркнул и оставил их писать красками.
В кухне Джеймс вынул из холодильника стейки и выбрал в кладовке специи. Он разложил куски мяса на рабочем столе, чтобы они согрелись до комнатной температуры, потом отправился на поиски картошки. Ее он нашел в корзине на полу кладовки. Джеймс как раз чистил картофель в раковине, когда в кухню пришла Наталия.
– Как насчет салата и овощей в дополнение к мясу и картошке?
– Звучит замечательно. – Джеймс улыбнулся.
Они работали в тандеме, их руки соприкасались, когда Наталия мыла рядом с ним помидоры, и он остро чувствовал каждое ее движение. Как она перестала резать их, когда он потянулся через нее за ножом. Как затаила дыхание, когда он положил руку ей на поясницу, прося отодвинуться, чтобы он мог достать миску. Он ловил ее аромат, легкую эссенцию мандарина, уникальный, но в то же время наполнявший его странным чувством знакомого, которое он не слишком хорошо понимал. Разум ее не помнил, но, возможно, помнило тело, что, вероятно, и объясняет, почему он через такое короткое время почувствовал себя так легко с ней.
Наталия неожиданно повернулась, толкнув его под локоть. Крышка от мельницы для специй, которую он пытался открутить, выпала из его пальцев.
– Прости, – пробормотала Наталия, когда они оба нагнулись за крышкой. Наталия подняла ее и дрожащими пальцами уронила Джеймсу в ладонь. Их взгляды встретились, и она отвела глаза.
Меркнущий солнечный свет отбрасывал теплое сияние на ее веснушчатую щеку. Волосы были палитрой красных и золотых тонов, в сочетании создававших тот медный оттенок, который он решил написать. Он больше не мог сопротивляться и дотронулся до ее волос.
Она затаила дыхание и отпрянула.
Рука Джеймса упала.
Наталия встала. Джеймс поднялся медленнее, чувствуя в ней новое напряжение.
– Ты в порядке?
Она схватила нож и разрезала еще один помидор. Лезвие громко стукнуло о доску. Наталия отрезала еще кусок.
– Сегодня мы потеряли контракт, – сказала она через минуту. – Обычно я чувствую, когда такое может случиться. – Закончив резать помидоры, она бросила нож в мойку, сполоснула руки и чуть обсушила их посудным полотенцем.
Джеймс отложил нож и развернулся к Наталии лицом. Он оперся о край стола.
– Я могу чем-то помочь? – Джеймсу хотелось больше узнать о том, что Наталия делает в течение дня. Больше того, что он прочел в дневниках.
– Нет, все уже сделано. – Наталия сложила полотенце и посмотрела на часы духовки. – Сколько у нас времени до ужина?
Джеймс посмотрел на мариновавшиеся стейки.
– Около сорока пяти минут.
Наталия подняла дрожащую руку и пригладила волосы.
– Я пойду, приму душ. – Наталия вышла из кухни, пролетев мимо него с такой быстротой, что он ощутил ветер.
Его взгляд упал на порезанные помидоры. Их сок собирался на разделочной доске. Пучок салата-латука остался нетронутым, цукини лежали в пакете. Наталия забыла о салате и овощах, что-то прогнало ее с кухни, и Джеймс ни минуты не сомневался, что быстрая смена ее настроения никак не была связана с потерянным контрактом.
Глава 26
Карлос
Три года назад 21 июля Пуэрто-Эскондидо, МексикаЯ окунул кисть в кадмиевый желтый и попытался сосредоточиться на финальных мазках картины, которую заказал местный ресторан. Еще один закат, чтобы дополнить три уже имеющихся в отдельном обеденном зале: El otoño, El inverno и La primavera. Осень, зима и весна. Через несколько недель, как только холст высохнет, я привезу заказчику El verano[27].
На лбу выступил пот, рубашка взмокла. Кондиционер работал все время, но в мастерской было жарко, как в аду. Я обмахнулся полами рубашки. Головная боль тоже не помогала, хотя она уже не ощущалась, как удары кувалдой. Я все-таки пошел в больницу за рецептом после того, как отключился на прошлой неделе. Врач объяснил отключение сознания головокружением и обезвоживанием, а головные боли – стрессом. Но я не рассказал ему всю историю, поэтому десять дней спустя все еще терпел эту пытку.
Несладко приходилось и Джулиану. После того случая он каждый день спрашивал, помню ли я, что он мой сын, только усиливая то, чего я всегда боялся. Джеймс не захочет возиться с Джулианом и Маркусом, потому что не будет считать их своими детьми.
Так как я был упрямым, как осел, – это слова Наталии, не мои, – и отказывался что-либо выяснять, она связалась с доктором Эдит Файнштейн, нейропсихологом из США. Наталия, как смогла, описала врачу мое состояние и упомянула отключение сознания и ночные кошмары, которые не выходили у меня из головы во время поездки с Джулианом. Не имея возможности меня осмотреть, доктор Файнштейн только сказала, что мои кошмары были диссоциативными воспоминаниями, и я испытал возвращение в прошлое. Травмирующие эмоции, которые воскресил ночной кошмар, могли спровоцировать такое возвращение. И те десять пугающих минут я был другим человеком. Я мог быть Джеймсом или кем-то совершенно другим. Я просто не был собой.
Их разговор продолжался более часа. Доктор Файнштейн объяснила какие-то вещи, которые мы уже знали. Мое состояние было результатом психологической травмы, а не физического повреждения. Именно поэтому я мог говорить, читать и писать по-испански. Я мог пробегать марафонскую дистанцию, не помня о том, как тренировался. По этой же причине я мог писать, как профессиональный художник. Потому что Джеймс все это умел. Единственным, чего не хватало, было прошлое, накрепко запертое в моей голове. Вот почему люди в моем состоянии с такой легкостью начинали новую жизнь. В моем случае это был шаг в жизнь, которую создали для меня.
Доктор Файнштейн спросила Наталию, заинтересован ли я в лечении. Гипнотерапия способна освободить воспоминания, и я могу вернуться в жизнь Джеймса. Когда Наталия отказалась, врач отметила, что, как бы я ни решил действовать дальше, у меня может не оказаться
