Гейл долго смотрел на Джеймса. Глотнул из стакана, не отрывая взгляда.
– Возможно, Нат тебе пока чужая, и тебе странно быть с ней. Но то, что ты не с ней, что вы не говорите друг с другом, не прикасаетесь друг к другу, не целуетесь и все такое, все это кажется странным всем, особенно Нат. Пусть мы с тобой не виделись со дня свадьбы Ракели, но Нат говорила о тебе долгие годы. И много говорила. И теперь ей больно.
Джеймс посмотрел на плавающий в стакане лед.
– Я знаю. – Он мог бы ударить себя за то, что не догадался об этом раньше.
– Нат понимала, что настанет день, когда ты не вспомнишь ее. Но думать и проживать – это разные вещи. Ну, как волны за порогом этого дома. Они, возможно, звучат одинаково, но, когда встаешь на доску, каждая из них ведет себя по-разному.
Джеймс вспомнил отрывок о том, как Карлос впервые встретился с Эйми и узнал о фуге. Он был оскорблен, испытывал противоречивые чувства. Ему было неинтересно узнать больше о своем настоящем «я» или о своих отношениях с Эйми, что типично для людей в состоянии диссоциативной фуги. Страх потерять нынешнее «я» был осязаемым, и Карлос пришел в ужас. Он не мог вспомнить Эйми и не хотел ее вспоминать. И это оттолкнуло ее.
То же самое могло произойти с Наталией.
Его сыновья будут опустошены, если она не захочет их видеть, потому что ей слишком тяжело выносить присутствие Джеймса. Ситуация с Наталией отличается от ситуации Карлос–Эйми. Карлос подготовил его к этому. Он оставил для Джеймса страницы, полные желаний. Он невероятно подробно описал женщину, которую любил, и подарил это Джеймсу, в надежде, что он сможет снова найти эту любовь. Но может ли мужчина любить женщину, когда он все еще любит другую?
– Ты любишь Наталию? – спросил Гейл.
– Да, – ответил Джеймс.
– Я не слишком хорошо понимаю, что у тебя происходит вот тут, – Гейл покрутил пальцем у виска, – но я думаю, что ты все еще любишь ее вот здесь. – Он положил ладонь на сердце. – Этому твоему мозгу надо просто вылечиться и наверстать упущенное.
– Именно это я и пытаюсь сделать, сэр. – Поэтому Джеймс сюда и приехал.
– Что ж, ладно. – Гейл поставил пустой стакан в мойку. – С сентиментальными разговорами покончено. Я свое сказал. Пора на боковую. Этот твой сын – просто чертенок на волнах. Измотал меня сегодня.
– Спокойной ночи, Гейл. – Джеймс проводил его до входной двери, чтобы запереть за ним.
– И вот еще что. – Гейл остановился на пороге. – Если у тебя есть чувства к Наталии, то иди к ней. – Он посмотрел вдоль коридора. – С остальным разберешься потом.
* * *После того как Гейл ушел в свой коттедж у въезда на участок, Джеймс оказался у двери в комнату Наталии. Опустив голову, приложив ухо к двери, он негромко постучал в дверь костяшкой указательного пальца. Джеймс не придумал, что сказать. Решил, что они поговорят, обсудят, как сделать так, чтобы их отношения заработали – какими бы ни были эти отношения, – чтобы ему не пришлось снова срывать детей с места.
Он постучал снова, на этот раз чуть громче. Наталия не ответила, поэтому он чуть приоткрыл дверь, гадая, в комнате ли она вообще. Она могла выйти из дома, чтобы пройтись.
– Наталия! – тихонько позвал Джеймс.
Он вошел в комнату, глаза постепенно привыкли к полумраку. В комнате было темно, если не считать тонких полосок света от двери в ванную. Отлично, Наталия готовится ко сну, а он нарушил ее уединение, чтобы поговорить о том, как продлить свое пребывание в ее доме. Он почувствовал себя хамом и собирался уже уйти, когда заметил Наталию. Она съежилась в кресле в дальнем углу комнаты, сидела, поджав ноги. На ее скулах, словно слой свежей краски, блестела влага.
Теперь Джеймс действительно почувствовал себя мерзавцем. Он заставил ее плакать.
– Наталия? – Джеймс сделал еще шаг вперед.
Наталия обожгла его свирепым взглядом, и Джеймс остановился. Вытерев слезы со щек, Наталия встала с кресла и ушла в ванную. Свет на мгновение затопил комнату, дверь распахнулась и тут же закрылась. Джеймс удрученно вздохнул. Ему были не рады. Он направился к выходу, когда шум заставил его обернуться. Наталия стояла на пороге ванной и смотрела на него. Бумажным платочком она промокнула уголки глаз.
– Прошу прощения, – сказал Джеймс. – Мое появление здесь беспокоит тебя.
– Здесь – это в моем доме или в моей комнате?
Уголок его губ дрогнул.
– И то, и другое.
Она вздохнула, протяжно и тоскливо, руки упали вниз.
– Не могу сказать точно, сколько раз я представляла, как ты стоишь тут. И вот ты здесь. – Наталия приподняла руку. – И смотришь на меня так, как будто мы только что познакомились.
У Джеймса дрогнуло сердце. Потребность утешить ее толкнула его вперед.
– Наталия…
Она подняла руку, останавливая его.
– Пока ты жил в Мексике, а я была здесь, я столько ночей представляла, что мы в кои-то веки занимаемся с тобой любовью в моей кровати. – Наталия закрыла глаза. – Я отчаянно желала быть с тобой, а ты даже не взял меня за руку.
Ее дыхание прервалось, и она закусила нижнюю губу. Глаза увлажнились, по щеке потекла слеза, потом еще одна.
– Я говорила себе, что смогу с этим справиться, что, если ты выйдешь из фуги, я смогу быть твоим другом. Я помогу тебе наладить отношения с детьми и буду рядом на тот случай, если понадоблюсь тебе. И знаешь что? – Наталия пустыми глазами посмотрела в окно, выходившее на пляж. – Я привыкла покорять пятнадцатифутовые волны на сёрфе, но это ерунда по сравнению с тем, что случилось вчера.
– А что случилось вчера? – смущенно спросил Джеймс.
Наталия подняла голову, и ее сверкающие зеленые глаза встретились с глазами Джеймса. Она вглядывалась в него так, как будто он был навсегда потерян для нее.
– Самым трудным в моей жизни оказалось пожать тебе руку в аэропорту и вести себя так, будто мы только что познакомились, хотя мне хотелось лишь одного – броситься в твои объятия. Я не видела тебя с ноября, и это убивает меня. – Она ударила себя кулаком в грудь. – Убивает, что ты не поцеловал, не обнял меня. Обычно ты обнимал меня так, словно боялся отпустить. Боже… – Наталия судорожно вздохнула. – Я хочу, чтобы ты прикоснулся ко мне. Я просто хочу, чтобы ты меня обнял. – На последнем слове ее голос дрогнул.
Джеймс тоже отчаянно хотел обнять ее. Она разрушала
