Все, что мы оставили позади

– не захочет взять на себя ответственность.

Я верил, что Джулиан присмотрит за своим братом. И верил, что в своей бунтарской, предподростковой манере он не только поможет мне снова осознать отцовство, но и сделает так, что я снова захочу стать отцом. И в этом поможет его тетя.

С того дня, когда я очнулся в больнице, я мало чему верил, кроме своего искусства. И я не верил никому, кроме своих сыновей и Наталии.

«Ты тот же человек, – снова и снова повторяла мне Наталия. – То же самое тело, то же самое сердце… Та же душа».

Головные боли перестали реагировать на лекарство. Как заметила Карла, они стали чаще и сильнее. То же самое происходило и с ночными кошмарами. От них мой желудок завязывался в узел, а сердце трепыхалось почти до самого утра.

Мне пора было рискнуть. Пора было поверить в себя. Пришло время поверить в то, что человек, которым я стану, будет поступать правильно.

Я открыл сейф, который купил специально. В него я положил свое свидетельство о браке, свидетельство о смерти Ракели и свидетельства о рождении сыновей. Потом добавил диск с медицинскими заключениями и результатами обследований, ключи, пароли к моему ноутбуку, компьютерам в галерее и аккаунтам в Интернете, несколько флешек с другими важными документами, а также дневниковые записи. Я сложил в сейф все, что могло мне помочь понять, кто я, как попал в Мексику, как жил и кого любил. Квинтэссенцией последнего был один из моих самых любимых снимков: Наталия рука об руку с мальчиками на фоне пляжа Сикатела.

Наконец я написал письмо и адресовал его Джеймсу. Незаклеенный конверт и помолвочное кольцо Эйми я положил сверху. Потом с тяжелым сердцем и с молитвой я закрыл крышку, установил код – дата рождения Джулиана – и отправился на поиски своего старшего сына.

Мне надо было рассказать ему свою историю. Я должен был объяснить ему, как себя вести, когда я забуду, что я его отец. И мне придется рассказать, как научить меня снова быть отцом.

* * *

Наталия ждала меня за домом. Она сидела на невысокой кирпичной стене лицом к океану, подняв голову к ночному небу. На чернильном холсте сверкали звезды, особенно яркие при молодой луне. Бриз, налетавший с воды, поднимал ее волосы, буйную шевелюру, в которой мне хотелось затеряться. Я залюбовался ею, впитывал каждый изгиб, чтобы не забыть ни одной детали, когда буду описывать свой день. Нат все еще была в бикини после послеполуденного пребывания на мексиканском солнце. Бирюзовые завязки выглядывали из-под белого льняного пляжного халата, обнимая ее шею, словно руки любовника.

Я подумал о нашем будущем, гадая, сколько раз я еще смогу посмотреть на нее своими глазами. Увижу ли я ее снова? Она собиралась завтра улететь домой, чтобы до рождественских каникул завершить проекты этого года.

Нахлынувшие эмоции подтолкнули меня к ней. Почувствовав мое присутствие, Наталия повернулась ко мне и улыбнулась. Ее пальцы сплелись с моими.

– Как все прошло?

Ветер ударил меня в спину, взъерошил ей волосы. Я поймал завитки, прилипшие к ее влажным губам, и убрал их за ухо, позволив своим пальцам задержаться на изящной линии ее шеи. Мой взгляд скользил следом за пальцами, когда они опустились к впадине ключицы и пробежались по округлостям ее грудей.

– Он подавлен, – ответил я. Джулиан плакал, я тоже плакал. Я оставался с ним, пока он не уснул беспокойным сном.

– У него появятся вопросы, когда он все осознает. – Наталия раздвинула колени, чтобы я встал между ними.

– Я отвечу на любой его вопрос. – Я легко поцеловал ее в лоб, и ее пальцы нажали на мои бедра, прижимая меня. – Я люблю тебя, Нат.

– Я тоже люблю тебя, Карлос. И всегда буду любить тебя, любого тебя.

У меня защипало глаза. Лицо напряглось, когда я попытался сдержать эмоции, еще не остывшие после долгого разговора с Джулианом. Прижав руку Наталии к сердцу, я прошептал у самых ее губ «то же сердце» и поцеловал ее. Между поцелуями я рассказал ей о тех вещах, которые положил в сейф.

– Я написал самому себе два письма. Одно я положил в сейф, другое отправил по почте тебе.

– Мне?

– Не вскрывай его. Сохрани для Джеймса.

У Наталии перехватило дыхание, и она напряглась под моими блуждающими руками.

– Что в нем написано?

Я поцеловал ее в шею, ощутил соленый вкус ее кожи и произнес молитву о том, чтобы, в конце концов, у нас двоих и у моих сыновей все получилось.

– В нем написано, – начал я, развязывая тесемки ее бикини, – «Дорогой Джеймс…»

Я пересказывал то, что написал в письме, и любил ее, надеясь, что это не в последний раз.

Глава 31

Джеймс

Настоящее время 30 июня Ханалеи, Кауаи, Гавайи

Томас выглянул из-за стюардессы, склонившейся над Джеймсом.

– Страшный сон? Ты побеспокоил других пассажиров.

Стюардесса положила руку ему на плечо:

– Хотите кофе?

Джеймс расправил мятую рубашку и выпрямился в кресле.

– Да, это было бы замечательно. – Он почти не спал предыдущую ночь и вырубился, как только самолет взлетел.

Томас показал Джеймсу свой пустой стакан из-под «кровавой Мэри».

– Пойду за добавкой. – Брат прошел в начало салона первого класса, оставив Джеймса приходить в себя после дезориентации.

Руки у него дрожали, пульс частил. Этот кошмар был тяжелым. Он долгие годы не вспоминал о своем отце и встречах с ремнем. Хорошо забытые воспоминания, подумал Джеймс, пытаясь найти в ручной клади свой телефон. Пальцы нащупали конверт, который Наталия дала ему перед отъездом.

На конверте было написано его имя. Странно, что почерк Карлоса отличался от почерка Джеймса, хотя, впрочем, этого следовало ожидать. У них был разный стиль и в живописи. Края конверта потерлись, как будто его хранили в ящике с другими вещами. Или, возможно, Наталия много раз брала его в руки, гадая, представится ли ей возможность отдать конверт Джеймсу.

Он разорвал конверт и развернул лист бумаги. Наверху была эмблема «Эль-Студио дель Пинтор», художественной галереи, которую он продал в Пуэрто-Эскондидо. На бумаге было аккуратно выведено именно то, о чем говорила Наталия. Это было письмо ему от него. Пока Джеймс читал, его руки продолжали дрожать, а сердце устремилось к тому, кто в какой-то момент понял, что его время подходит к концу.

Дорогой Джеймс!

Когда ты вышел из состояния фуги и понял, что потерял больше, чем годы воспоминаний, ты наверняка разозлился на мир и возненавидел своих братьев. Ты любил Эйми и, вероятно, ненавидишь меня. Я тот парень, который отказался от лечения. Я не хотел вспоминать, кем я был, потому что для этого нужно было забыть, кем я стал. Но я медленно начинаю принимать то, что скорее всего я выйду из фуги и снова стану тобой. Я наконец понял, что