Вечерело. Дестран принес овощной суп с хлебом, и мы уселись за столом, как страннейшая семейка. Сперва мы попытались общаться, но разговор скоро утих. Все погрузились в собственные мрачные мысли. Я не знал, что делать. Не моя ответственность, не мои возможности. Я свое сделал. Эзабет спасена, жива и здорова. А это немало. Это должно что-то значить.
Сейчас все поменялось, за мою голову наверняка назначена цена.
Смеркалось. Настало время Линдрику идти на мануфактуру. Если он не покажется на работе, его хватятся. Я пообещал, что позабочусь об Эзабет, и Отто ушел. Конечно, он принял нас в своем доме, не держал зла, но что-то в нем мне по-прежнему упорно не нравилось. Что б он ни говорил – я не доверял коротышке. Доверять слишком умным всегда глупо. Доверять я мог всего четырем людям в этом мире. Трое из них сейчас в этом доме. А четвертый либо заигрывает с хирургом, либо пасется с Большим Псом на небесах. Какая же бедному Тноте выпала монета? Жив ли он?
Я стоял на лестничной площадке третьего этажа и глядел в окно на Газерс. Это квартал новых богатеев, там тихо по вечерам. С труб вился дым многих сотен очагов, унося к небу молитвы голодных и нищих Валенграда. На каждый особняк, подобный линдриковскому, приходится тысяча голодных ртов в трущобах. Валенград – дрянное место. Его не стоит спасать. Мне не нужно спасать его. Даже если бы я хотел его спасти, мне нечем. Его уже никто не может спасти.
– О чем ты думаешь? – спросила Ненн.
Хотя она и невзлюбила Эзабет, но говорила тихо, чтобы не разбудить ее, спящую в соседней комнате. Правда, Эзабет сейчас не разбудил бы и залп из полусотни пушек. Дантри принес чай и обнаружил ее, перемазанную чернилами, храпящей за столом.
– Я думаю, что дела зашли уже далеко за наше разумение, – ответил я. – Нужен Безымянный. Если «малыши» свободно разгуливают по Валенграду, все куда хуже, чем мы полагали. «Малыш» осмелился лезть на станцию – уже погано. Но если он после того зашел в город…
Я покачал головой.
– Но если тварь уже вызнала про то, что Машина полетела к чертям, чего тогда хотеть от твоей знатной плюгавой куклы?
Ну вот не знаю, отчего меня до сих пор удивляет, с какой быстротой умеет соображать Ненн. Но удивляет всегда.
– Хороший вопрос.
– Ты и в самом деле считаешь, что здесь замешан Венцер?
– Не уверен. И это наша ближайшая забота – проверить, залез ли Железный Козел в дерьмо, или его используют, как всех нас. Ненн, мы все – марионетки. Кто-то дергает за ниточки. Не важно, кто именно, князья или маги. Рано или поздно им надоест и они обрежут нитки.
– Капитан, ты снова так говоришь.
– Как?
– Будто ты должен управлять всем миром и злишься из-за того, что тебе не дают.
Она усмехнулась мне. У меня на мгновение стало легче на душе. Я даже улыбнулся в ответ. У Ненн была пачка тонких сигар, и мы скурили их, глядя на то, как растут тени и тускнеет небо. Мы глядели на запад и не видели расколотых, в кровавых синяках небес Морока. И это замечательно. Иногда так хочется видеть настоящее, не испорченное, правдивое небо.
– Нам нужно еще одно Сердце пустоты, – сказал я. – Машина Нолла – не выход. И никогда им не была. Она просто повязка на ране. Теперь кровь потекла снова, и если Воронья Лапа не найдет выхода, грохнут нас всех.
– Капитан, мы-то можем уйти. Мы ничем не повязаны. Махнем на запад, сядем на корабль в Остмарке, посмотрим, что за морем. Может, остепенимся, обзаведемся фермой. Или отправимся куда-нибудь убивать людей. Туда, где нет «невест», «малышей» и Глубинных ублюдков. Или ты думаешь, что Глубинные короли с Безымянными есть и за морем?
– Думаю, там хватает своих проблем. А если придется остаться и драться здесь, ты согласишься?
– А ты?
Я не ответил. А что скажешь? Всего на границе меньше сорока тысяч. Дхьяра может выставить намного больше. Да и чи́сла не играют никакой роли, если явятся сами Короли. Когда ребенок давит ногой муравьев, ему все равно, сколько их в гнезде.
Я стряхнул пепел и подумал о том, насколько гнусный бренди у Линдрика. Я упился им до потери равновесия, но не до желания крушить все вокруг. А жаль. Мне хотелось.
Дестран приготовил для нас уютные комнаты, но сон не шел. Признаюсь, я долго боролся с совестью перед тем, как пойти на поиски остатков бренди. Но по пути к лестнице я прошел мимо комнаты Эзабет. За открытой дверью виднелась пустая кровать. Если Эзабет не за столом, значит, наверху. Город спит. Настало время колдунов и злодеев. Эзабет – спиннер. Ну а я…
Я нашел путь на крышу и ступил на верхнюю террасу. Эзабет сидела у дальнего края. Она светилась в ночной мгле. Ее руки танцевали, чертили воздух, тянули яркие нити разноцветного света, словно праздничные ленты. Риока стояла в зените, Клада и Эала оставались полузакрытыми. Свет мерцал зеленью, пурпуром, золотом, багрянцем в пальцах Эзабет и словно застывал, отпечатывался в глазу, даже когда нити тускнели. Эзабет ткала фос, но такого тканья я не видел никогда. Спиннеры всего лишь собирают его в катушки. Все тело Эзабет, казалось, купалось в энергии. Поразительно. Сверхчеловечно.
Когда мне стукнуло двенадцать, родители свозили меня в дом музыки, во Фроск. Мы плыли туда на корабле две недели. В конце мы с братом просто сходили с ума от нетерпения. Леди Довара вышла на сцену в платье из ярких белых алмазов, тысячи камней сверкали, как звезды, в свете фоса. На леди был высокий воротник, разноцветный, словно павлиний хвост, возвышавшийся над головой, будто корона из сапфиров и изумрудов. Когда леди взялась за виолу, собравшиеся в зале благородные лорды и леди – а там были даже князья – благоговейно умолкли. Спустя несколько минут половина их плакала, а другая дрожала, отчаянно пытаясь сдержать рыдания.
Честно скажу: по сравнению с тканьем Эзабет игра леди Довара – дешевое цирковое фиглярство. Я никогда не понимал, что такое настоящая красота, до тех пор пока не вышел на крышу и не увидел сотканную из света женщину, собирающую краски из лунного сияния. Эзабет была как ослепительный призрак,
