Я покачал головой:
– Мне следовало лучше смотреть на то, что у меня в руках. А я позволил ему утечь сквозь пальцы.
– Никто не живет без сожалений. В особенности здесь, под этим небом.
Моя память – как свинец на плечах. На моей правой руке среди зеленых черепов – три полураскрывшихся цветка. Моя память. Чтобы не потерять, даже когда очень захочешь.
– Она подарила мне детей, а я был слишком молод и слишком занят собой, чтобы оценить дар. Она выпрыгнула с башни в ночь летнего солнцестояния. Но убил мою жену стыд, и задолго до того. Ты знаешь эту историю. Все ее знают.
– Вина не на тебе, – сказала Эзабет. – Не ты потребовал дуэль. Лишь святые духи могут судить тебя.
– Иногда я думаю, что лучше бы я позволил Тороло Манконо убить себя. Той ночью выжил я, но не выжило мое имя. Наше имя. Имя моих детей. Наверное, когда моя жена спрыгнула, она взяла их с собой из мести. Ведь я сделал ее отверженной. Женой монстра.
– Ты виновен в ее решениях настолько же, насколько и в моих, – заметила Эзабет.
С ее пальцев сорвались искры света, лениво поплыли в ночь. Эзабет не первая говорила мне это и не последняя, кому я не поверил. Она нерешительно потянулась ко мне, опустила руку.
– Это было страшно и жестоко. Дети ни в чем не виноваты. Но не ты выбрал их судьбу.
– Я всегда пытался делать то, что должен. И я бы отдал все, чтобы вернуть их. Я сожалею не об их смертях. Мы рождаемся, бежим наперегонки со смертью, а она все равно догоняет нас. Я жалею о напрасно потерянных годах. Я мог быть отцом и мужем, а вместо того просиживал на границе. Мне было легче глядеть на расколотое небо, чем на робкую надежду в глазах жены. Всякий раз, когда я был с ней, я хотел, чтобы вместо нее была ты. Я хотел, чтобы мы снова были вместе. Я хотел того, что уже ушло.
– Мы были всего лишь детьми, – сказала Эзабет.
В ее голосе не было горечи, отравившей каждое мое слово, – лишь зрелая мудрость и усталость.
– Детьми среди лета. Фантазиями. Мечтами.
– Отчего же оно до сих пор как самое настоящее и живое? – тяжело выговорил я.
Эзабет выпрямилась, гордо вздернула укрытый платком подбородок – гибкая и сильная, как стальной клинок. Она излучала силу так же, как ее кожа – свет.
– Я не та девочка. И ты – не тот мальчишка. Мы изменились. Изменился мир. Ты помнишь девчушку в юбке, носившуюся за бабочками и звавшую кроликов по именам. Я помню мальчугана, лучившегося от гордости, норовившего показать мне, как здорово умеет ездить на лошади, всякий раз причесывавшегося, когда думал, что я не смотрю. А что мы сейчас? Я – изуродованная полусумасшедшая колдунья. Ты – горький пропойца с руками по локоть в крови. Жизнь жестоко обошлась с нами, вылив нашу юность в такие страшные формы. Но прошлого не вернуть. Мы – то, что мы есть сейчас. Для нас больше нет лета. Приближается финал. Мы знаем, каким он будет: страх и смерть, дхьяранские солдаты, топчущие наши поля, метки Глубинных королей на людях. Мужайся. Не надо поддаваться мыслям о лете. Никто из нас не может позволить их себе.
Я стоял безголосый, как труп трехнедельной давности. Новые оскорбления разбередили старые раны. Конечно, она права. Я больше не тот безудержно веселый, наивный мальчишка, не видящий ничего вокруг, кроме нее. Я сменил имя и стал другим. Она сменила лицо и стала другой. Если дать лжи время, она может завладеть жизнью.
Наши маски превратились в настоящие лица.
Эзабет с вызовом глядела на меня. Попробуй оспорь!
Я не оспорил. Глуповатая мечта о любви стала холодной и жесткой, как чугун. Пусть она засохнет, рассыплется, умрет. Мечта наивного дуралея. Лучше уж вернуться к прежнему себе. У наемного убийцы всегда много работы.
Глава 25
Я думал, что покончил с мечтами о военной карьере, славе доблестных атак и восторгах знати. Эта куча козьего дерьма давным-давно похоронена вместе с моей женой и детьми. Десять лет я копошился в грязи с людьми, которых с удовольствием грохнул бы, вместо того чтобы здороваться. Я брался за самую бессмысленную, грязную, нудную работу и добывал достаточно, чтобы беспробудно пить в грязном закуте под протекающей крышей. Я больше не хотел мешаться в великие стратагемы генералов, интриги знати и ежедневный кровавый кошмар на фронте.
Но нам не всегда удается то, чего мы хотим. В моем случае – почти никогда.
На рассвете Дантри осторожно выбрался из дома, а когда вернулся, сообщил, что Тнота еще жив. Хирург удалил месиво, оставшееся от руки, и Тнота сейчас мечется в лихорадке. Он или выживет, или умрет, и никто ничего тут поделать не сможет.
– Привези его ко мне, – шепнул серебряный змей Саравора. Или у меня разыгралось воображение?
– Нет, – прямо ответила помрачневшая Ненн, тронув свой живот. – Я тебе не позволю.
Я ее послушал.
Мне надо было встретиться с Венцером. Не важно, к чему его склонили Эроно с Аденауэром, не важно, что эта пара управляла денежным потоком, плывущим через город. Я давно знал маршала. Он щит, сдерживающий королей и их бесчисленные легионы. Он – человек чести. Пусть я плюнул на свою честь, нарушив закон, но в приграничье нет человека лучше Венцера. Мне хотелось в это верить. Надо же надежде цепляться хоть за что-нибудь?
Остается Эроно. Лишь у нее достаточно власти, чтобы задействовать столь многое против нас. Я не хотел верить, но доказательства налицо. Она не поддержала Эзабет на совете. Княгиня отправила меня охотиться за Эзабет, когда та исчезла. Эроно послала Станнарда в Морок, ее солдаты объявились в Мод. Она не нуждается в деньгах, и потому дело не в нелегальной прибыли. Эроно не хочет смерти Эзабет. Эроно хочет, чтобы Эзабет продолжала исследование, но сидя в Мод.
К станции Три-шесть приближается войско, какого не видели уже четыре поколения. Княгиня ищет доказательств того, что Машина не сработает.
Может, княгиня собирается заключить сделку с врагом? Стать первой крысой, бегущей с корабля? Или она просто запуталась, неверно оценила ситуацию? Эроно ведь чертова героиня. Мне сделалось грязно на душе при одной мысли о предательстве княгини. Но если не она, то кто?
Надо идти к Венцеру и все рассказать ему. Пусть сам увидит и поймет. Пусть он возьмет Эзабет под свою защиту. Нападение «малыша» на Мод уж точно доказало мою правоту. Хм, мне придется встать перед маршалом и настаивать на том, чтобы он поверил пьянчуге, отказывающемуся
