Она разжала руки и положила одну на ручку двери, чтобы в любой момент захлопнуть ее.
– Я предпочла не выходить замуж. – В тот момент ей показалось, что она говорит в точности как Луизетт.
Его лицо залилось краской.
– Ты должна хотя бы окрестить бедняжку. Избавь ее от чистилища!
Нанетт не смогла сдержаться и плюнула в грязь у его ног.
Лицо отца Мэддока стало еще мрачнее, а губы зашевелились до того, как он прокричал:
– Срам! Все вы, Орчарды, безбожники! Твое дитя будет вечно обречено на неудачи!
Будто услышав его слова, Урсула заплакала. Нанетт почувствовала мгновенную реакцию своей груди. Ей не нужно было даже смотреть вниз, чтобы понять, что корсаж намок от молока.
– Оставьте нас в покое, – огрызнулась она и с оглушительным скрипом петель захлопнула дверь перед носом священника.
Думая, что он ушел, она уже устроилась в кресле и начала кормить малышку, когда вдруг услышала шаги на заднем крыльце. Она вздрогнула, и ребенок захныкал, стоило соскý выскользнуть из его ротика. Нанетт попыталась подняться, Урсула разочарованно закричала. Священник в шляпе на голове и с кнутом в руке вошел в кухню, даже не утруждая себя стуком. Нанетт поспешила прикрыться.
Она подумала было отступить назад, в кладовку, и запереть за собой дверь, но ею овладел гнев.
– Что вам нужно? – требовательно спросила она.
Маленькая Урсула заплакала громче, и Нанетт подняла ее повыше.
Вместо ответа Мэддок потряс над головой мятым грязным предметом.
Несколько секунд Нанетт с недоумением всматривалась в него. Но вот она осознала, что это за вещь, и холод прошел у нее по спине, приглушая гнев. Слезы малышки заливали ее плечо, маленькое тельце вздрагивало от крика. Нанетт откинулась в кресле и накрыла нежную головку ребенка ладонью, как будто священник собирался навредить девочке.
– Что это? – спросила она дрожащим голосом.
Хотя и так знала.
Он обронил ее, когда убегал. Должно быть, она лежала там с того самого ужасного дня. Под влиянием погоды она деформировалась, цвет от грязи изменился, но все же она была узнаваемой. Особенно для того, кто носил подобную.
Шляпа охотника за ведьмами.
Нанетт почувствовала, как кровь отлила от лица.
– Сэр, разве вы не видите, что мне нужно кормить ребенка? Умоляю, оставьте меня!
– Он был здесь, – произнес отец Мэддок. Он потряс шляпой, и от нее отлетели камешки вперемешку с кусками грязи. – Он был здесь в день своей гибели!
– Я не…
– Зато я знаю! – завизжал священник. – Он говорил, что собирался прийти сюда, и пришел, но назад не вернулся! – Он наклонился к Нанетт. Его жирные щеки подрагивали от злости, а глаза смогли сфокусироваться, лишь когда он максимально приблизился к ее лицу. – Что ты с ним сделала, ведьма? – Последнее слово он выплюнул так, будто это было самое грязное, что он только мог произнести.
Нанетт, держа на руках заходящегося плачем ребенка, сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться. У нее не было другого оружия против него, кроме своей силы, и она очертила круг вокруг себя как щит. Как защиту.
Нанетт решительно встала. Кровь снова прилила к ее лицу. Глубоко в теле, в самой утробе, которая была еще слаба после родов, открывалась боль магии. Будто почувствовав, что именно создает мать, маленькая Урсула успокоилась.
– Послушай меня, священник! – Нанетт сделала несколько шагов вдоль стола. Мэддок отступил, не выпуская найденную шляпу из рук. – Мы – древний, уважаемый клан, и мы защищаем себя. – Нанетт чувствовала, что слова зарядились ее силой, а тело наполнилось ею. В ней поднималась созидающая волна, которая набирала мощь и все росла. – Если ты угрожаешь нам, священник… – Она сделала еще один шаг и заметила, что он почувствовал эту силу. Магия Нанетт была утешением для ее малышки, но в сердце врага она вселяла ужас. – Если ты угрожаешь нам, угрожаешь моему ребенку, мы уничтожим тебя.
Казалось, из ниоткуда появился серый кот. Раздраженно виляя хвостом, он впился желтыми глазами в отца Мэддока. Священник побледнел как полотно, увидев его.
– Как? Ты не можешь… – Он пытался кричать, но крик застрял в его горле. Рука, державшая ветхую шляпу, задрожала.
Нанетт протянула руку:
– Отдай мне ее.
Его рот открывался и закрывался, как у выброшенной на берег рыбы. Он отпустил шляпу, и она упала в протянутую руку Нанетт. Кот изогнулся и зашипел. Лицо священника становилось все бледнее, пока наконец не стало похожим на тесто, из которого Изабель пекла хлеб.
Нанетт бросила шляпу в открытый камин, где она, истрепанная и грязная, упала на едва тлеющие угли. Боль в животе нарастала и поднималась к самой груди. Нанетт могла поклясться, что стала выше и шире, а тембр ее голоса соразмерно снизился.
– Уходи, священник, – протянула она. – Пока с тобой тоже чего-нибудь не случилось.
Неожиданно огонь охватил шляпу и, разгораясь, наполнил комнату едким дымом.
Отец Мэддок потрясенно ахнул и, крестясь, попятился к двери. Кот ощерился и последовал за ним.
– Блудница! – прохрипел священник. – Распутница!
Кот бросился на него.
Священник издал едва слышный крик, выбегая через дверь на заднее крыльцо. Он выскочил в сад и, чуть ли не падая, шатаясь, добрел до ворот, размахивая кнутовищем. Когда ворота за священником захлопнулись, кот развернулся к ним высоко поднятым хвостом. Потом спокойно вернулся к камину и умостился на теплых кирпичах. Дым, который валил от огня минутой ранее, улегся и исчез в дымоходе, сделав воздух таким чистым, как если бы по дому пронесся морозный ветер. Несколько мгновений Нанетт стояла неподвижно, чувствуя, как утихает сила.
Урсула ткнулась в ее плечо и захныкала. Нанетт выдохнула, вернулась к креслу и устроилась в нем, чтобы снова дать ребенку грудь.
Она чувствовала вкус победы и упивалась ею, хоть и понимала, что это ощущение обманчиво. Еще не конец. И конец не наступит, пока женщины вроде нее используют свою силу против таких людей, как он.
Она взглянула на Урсулу, любуясь линией ее маленького носика, изгибом пухлых щечек.
– Если понадобится, я умру за тебя, доченька, – прошептала она.
Кот на камине выбивал хвостом раздраженную дробь.
Книга Урсулы
1
1847 год
Урсуле Оршьер нравилось расти на корнуолльском берегу. У нее было пастбище, полное болотных пони, на которых можно было кататься, курятник, наполненный курами, и стадо коз, собиравшихся подле нее, куда бы она ни пошла, и мечтающих, чтобы им почесали шею.
Единственным животным, не вертевшимся вокруг нее, был старый серый кот, который спал в комнате ее матери. Когда она интересовалась, почему он так себя ведет, Нанетт пожимала плечами и говорила, что это просто кот и он сам себе на уме.
Урсула понимала это. У животных были свои причины вести себя определенным образом. Как и у нее.
– Маман, – спросила она однажды, когда была маленькой, обращаясь к матери по-французски, – почему бы tante[32] Луизетт, tante Анн-Мари и другим не говорить по-английски? Никто в Марасионе не говорит
