– Чего мы ждем? – спросила она у матери, когда они в очередной раз работали в саду.
– Саббата, – коротко ответила Нанетт, врезаясь лопатой в пучок сорной травы.
– Что такое саббат?
– O, mon Dieu, ma fille![36]
Они не заметили Луизетт у грядки с картофелем. Она сплюнула на землю.
– Дитя еще ничего не знает, Нанетт! Лучше все так и оставить.
Урсула прикусила губу, испугавшись, что в конце концов ей откажут, но мать не согласилась:
– Неведение не защитит ее, Луизетт. Мы почти ничего не знали, когда путешествовали через Бретань. Несмотря на это, он преследовал нас.
– Подумаешь! Нашла с чем сравнить.
– Кто? Кто вас преследовал? – спросила Урсула, но Луизетт отвернулась, а Нанетт промолчала.
Временами Урсуле казалось, что она сойдет с ума, ожидая дня, когда узнает их тайну. Ее тети и маман продолжали вести себя как раньше. Дяди были, как всегда, молчаливы: работали, ели, курили трубку по вечерам. Она вскапывала сад и доила коз, а покончив с домашними делами, тревожно бродила по краю утеса, как детеныш пони, скачущий по пастбищу, просто чтобы сжечь энергию. Минуты казались Урсуле часами, а часы – днями, когда наконец, в последний день апреля, мать прошептала ей на ухо:
– Сегодня. После ужина иди в постель, но не раздевайся. Я приду за тобой.
Урсула не помнила, что ела в тот вечер и что говорили остальные. Она поспешила по узкой лестнице в свою спальню под крышей, но в постель ложиться не стала, а устроилась на привычном месте у окна, гадая, что ей уготовила эта ночь.
За час до полуночи мать шепотом окликнула ее через дверь. Урсула, опасаясь предательского скрипа, осторожно открыла. Нанетт поманила ее пальцем и начала спускаться по ступенькам.
Они надели плащи и сапоги, повязали вокруг головы платки от ветра и вышли через кухонную дверь. Остальные женщины, тоже закутанные, уже ожидали на крыльце. Они выглядели как призраки, высокие и бесформенные. Сгорая от любопытства, Урсула последовала за ними через сад и мимо бани к воротам. Они перешли дорогу и направились по узкой тропе, уходящей за холм.
Луны не было, но Урсула очень хорошо знала этот путь – она часто ходила здесь, отгоняя коз на пастбище. Женщины поспешно прошли мимо зарослей ежевики, где Урсула обычно поворачивала к болоту, и уверенно поднимались вверх, дыша тяжелее, когда тропа становилась круче.
Дорога все еще была знакома Урсуле, хотя она не взбиралась на холм с самого лета. Чем дальше, тем ýже она становилась, а ветер, дующий по корнуолльскому обычаю одновременно со всех сторон, развевал платки женщин, как паруса на мачте. Здесь не хватало дыхания, чтобы разговаривать. Впрочем, никто не проронил ни слова с момента, как они покинули фермерский дом.
Урсула никогда не забиралась так высоко по склону холма. В темноте, освещаемые только звездами, груды гранита на вершине своими очертаниями напоминали башни полуразрушенного замка. Из зарослей неподалеку донесся свистящий, ритмичный зов козодоя, что подкрепило воображение Урсулы, рисующее картины оборонительных стен замка со стражами, выкрикивающими время, и, возможно, рвом, в котором топят злоумышленников. Молчание женщин, шелест их одежды, тени от валунов и сужающаяся тропа заставили ее дрожать.
– Маман! Куда мы идем?
Нанетт протянула ей руку:
– Мы почти пришли. Еще несколько шагов.
– Здесь очень темно. И холодно!
– Свет скоро появится. Будь терпеливой, – мягко сказала Нанетт, убрала руку и последовала за сестрами.
Урсула поспешила за ней, но ее шаги замедлились, а рот раскрылся от удивления, когда она увидела, как женщины исчезают одна за другой, как будто холм поглощает их. Нанетт шла за ними без колебаний, Урсула же двигалась осторожно, с вытянутыми руками, уверенная, что вот-вот рухнет на холодный гранит.
Тогда Нанетт вернулась, взяла ее за руку и повела к тому, что выглядело как глухая каменная стена, но в итоге оказалось наружной стеной пещеры. Шум ветра тотчас же прекратился. Кто-то чиркнул серной спичкой и поджег три высокие свечи, стоявшие в каменных нишах. Мерцающий желтый свет отбрасывал пляшущие тени на лица женщин.
Оказавшись в помещении с высоким потолком, Урсула в изумлении огляделась. Было на удивление тепло, камень и почва защищали от ночного холода. Свечи горели неровно, но этого было достаточно, чтобы разглядеть расщелины, заполненные полотняными мешками, несколько бутылок и одну-две корзины. У стены стояла метла.
В центре пещеры на гранитном пьедестале, мерцающий в свете свечей, покоился камень, почти круглый вверху, с неровным основанием.
Урсула хотела было прикоснуться к нему, но тетя Луизетт ударила ее по руке.
– Нет… – прошипела она. – Он принадлежал бабушке. У тебя еще нет права прикасаться к нему.
Урсула бросила на Нанетт обиженный взгляд, и та вздохнула.
– Луизетт, Урсула ничего не знает о бабушке и о том, кем она была, за исключением того, что носит ее имя. Дай ей время.
Луизетт фыркнула. Опустив корзину на пол, она начала доставать из нее разные вещи и выставлять их на полку.
– Это, – пояснила она, обращаясь к Урсуле и указывая на пьедестал, – наш алтарь.
Нанетт отвела дочь в другой конец пещеры, куда почти не доставал свет свечей. Под ногами Урсулы хрустели останки птиц и животных, которые когда-то здесь обитали. Только центр был расчищен. Там и собрались пять старших сестер, выметая грязь и сухие листья, вытирая отполированную поверхность пьедестала и раскладывая на нем веточки лаванды, вереска и можжевельника. Но кристалл никто не трогал.
Нанетт пояснила:
– Сегодня канун Белтейна, весеннего саббата. Прорастают вереск и можжевельник, символизируя перерождение мира. Богиня спала всю зиму, а теперь тужится, чтобы произвести на свет новую жизнь.
Урсула повернула голову, пытаясь рассмотреть выражение лица матери в тусклом свете. Она ожидала увидеть усмешку, не сомневаясь, что Нанетт говорит с иронией. Напротив, мать выглядела восторженной, глядя на то, что называла алтарем.
– Маман, что здесь происходит? Что вы все делаете?
Нанетт повернулась и пристально посмотрела на нее. Они были так близки, что Урсула чувствовала дыхание матери на своем лице. Нанетт мрачно произнесла:
– Это то, кем мы являемся, Урсула. Мы потомки бабушки. Мы Оршьеры и практикуем древние обычаи.
– Древние… – Урсула в замешательстве замолчала.
– Мы сестры по ремеслу.
– Какому?
Нанетт отвернулась, оставив вопрос без ответа. У Урсулы перехватило дыхание от удивления.
– Мама! Нет, это ведь не колдовское ремесло?
Они говорили на французском, и слово sorcellerie[37] рассыпалось по пещере шипящими согласными и пронзительной конечной гласной. Луизетт, пересыпая соль из небольшого пакетика в маленький керамический кувшин, бросила на Урсулу раздраженный взгляд:
– Тихо! Сегодня не будет никакого колдовства. Только поклонение.
– Поклонение? Чему? Кому?
– Богине, конечно, – огрызнулась Луизетт. – Матери земли и всех нас.
Урсула с открытым ртом смотрела на тетю. Нанетт похлопала дочь
