2
Когда Нанетт была маленькой, она умоляла сестер позволить ей взобраться на вершину холма с ними. Каждый раз Луизетт отвечала: «Еще рано. Не сейчас», отказываясь давать какие-либо объяснения. Однажды Нанетт даже попробовала испросить разрешения у Клода, но тот лишь зарычал на нее, как собака на надоедливого котенка. Это был его единственный ответ.
В тот день Флеретт обрела дар речи, заявив: «Мужчинам не понять», и похлопала Нанетт по плечу, но объяснять тоже ничего не стала.
Время от времени Нанетт пристально разглядывала верхушку горы, раздумывая, осмелилась бы забраться туда по крутой тропинке, смогла бы в одиночку отыскать храм. Она полагала, что смогла бы, но была от рассвета до заката занята домашними хлопотами, или ходила на рынок, или служила переводчиком для семьи в беседах с кузнецом, старьевщиком либо людьми, которые приходили купить пони. Происходящее на вершине оставалось тайной, и когда ей исполнилось десять, двенадцать, четырнадцать лет. Но в день ее первого кровотечения Луизетт одарила сестру хищной улыбкой через кухонный стол.
– Aujourd’hui[13], – сказала она.
– Что сегодня? – жалобно спросила Нанетт.
У нее болел живот, а вид собственной темного цвета крови на одежде после утреннего пробуждения вызывал чувство тошноты. Флоранс снабдила ее куском домотканой ткани. Это было нестерпимо: ткань растирала кожу на ногах и цеплялась за юбку, когда Нанетт садилась.
Луизетт наклонилась вперед:
– Сегодня ты можешь пойти в храм.
Нанетт уставилась на нее:
– Aujourd’hui? Pourquoi?[14]
– Потому что теперь ты стала женщиной!
– И этого я ждала все время?
– Именно.
– Почему ты мне не сказала?
– Чтобы пришлось спорить об этом? Нет. Так велит наше ремесло. – С этими словами Луизетт отодвинулась от стола. – Пойдем, как только сядет солнце.
Несмотря на плохое самочувствие, Нанетт испытала сильное волнение, когда впервые шагнула внутрь храма. При подъеме на вершину становилось все прохладнее, но валуны, служившие отметиной входа в пещеру, загораживали ее от ветра. Внезапно ощутимо потеплело. Нанетт стояла, с любопытством разглядывая гранитные стены, местами с углублениями, в которых были расставлены закупоренные склянки и бесформенные корзины. В центре пещеры на выступающем из пола гранитном цилиндре лежал какой-то предмет, завернутый в ткань настолько ветхую, что она, казалось, вот-вот рассыплется. Когда Нанетт разглядела его форму – загадочную и в то же время знакомую, – у нее начала покалывать шея, а в ноющем животе что-то задрожало.
– Кристалл Урсулы, – пробормотала она.
Анн-Мари кивнула, сжимая в руке метлу.
– Сейчас раскроем.
– Я помню его, – прошептала Нанетт.
– Вряд ли, тебе было всего четыре.
– Но я действительно помню. Он светился у бабушки в руках. Я еще подумала, что она обожжется.
Анн-Мари начала подметать, грустно качая головой. Причину этого Нанетт не поняла.
Старшие сестры закутали ее в покрывало. Окружив магический кристалл, они призывали Богиню. Их покрывала струились в пламени свечей, словно освещенные звездами водопады. От свечи Изабель лился чистый свет, отгоняющий тени в самые дальние каменистые глубины пещеры. Кристалл мерцал – правда, лишь отражая свет. Кровавый отблеск, который помнила Нанетт, в нем так и не появился.
Когда сестры начали спуск с горы, стояла уже глубокая ночь. Луизетт и Анн-Мари несли масляные лампы, освещая путь. В фермерском доме горел оставленный мужчинами свет – для них он стал маяком во тьме. Когда они вернулись, мужчины уже спали, поэтому сестры собрались в кухне. Флеретт принялась разогревать свежее козье молоко, добавляя в него мед и помешивая, пока остальные снимали платки, сапоги и сбрасывали с себя плащи.
– Я теперь ведьма? – спросила Нанетт, когда все уселись.
– Ты всегда была ею, – ответила Анн-Мари. – Но теперь ты посвящена в колдовство.
– Тебе нужно многому научиться, – напомнила Луизетт.
– Мы научим тебя тому, что умеем сами, – уточнила Изабель, что заставило Нанетт приподнять брови.
Флеретт разливала в кружки и подносила каждой теплое молоко. За столом повисло напряженное молчание. Когда стало ясно, что никто не берется пояснить то, о чем сказала Изабель, Нанетт снова заговорила:
– Что это значит? Разве бабушка не научила вас колдовству?
– Она научила нас трем составляющим, – ответила Флоранс, – лекарственным травам, зельям и заклинаниям. Заклинания нам сейчас не под силу. Мы обладаем только меньшими способностями.
– Я думала, этот дар передается от матери к дочери.
– Так и должно быть, – подтвердила Луизетт. – Но у нашей матери был единственный дар – плодить дочерей.
Она выглядела раздраженной, но Нанетт понимала: это из-за того, что сестра расстроена.
– У Анн-Мари есть небольшой дар к чарам, поэтому ее мыло так хорошо продается на рынке. Флеретт разбирается в лекарственных травах: какие помогают уснуть, а какие облегчают боль в спине.
– А мне иногда снятся вещие сны, – заметила Изабель.
– Разве все это не часть колдовства?
– Oui, oui…[15] – Широкие ладони Луизетт обхватили чашку. – Но ни у кого из нас нет той силы, что была у Урсулы. У Флоранс и у меня совершенно ничего нет. Кристалл не реагирует на нас. Мы не можем произносить заклинания.
– А вы пробовали? – с наивностью четырнадцатилетней девочки спросила Нанетт.
Взоры всех присутствующих обратились к ней, и на их лицах она прочла горькую правду. Они пробовали – и неоднократно. Они совершили все ритуальные действия, свидетельницей которых она только что была. Они следовали по пути, намеченному бабушкой, как только могли. Атмосферу в кухне омрачило чувство глубокого разочарования, отразившегося в темных глазах сестер.
– Почему тогда вы продолжаете этим заниматься? – спросила Нанетт.
– Это наше наследство, – ответила Анн-Мари. – По праву рождения.
Изабель вздохнула:
– Мы думали, с тобой будет по-другому.
– Ты была нашей последней надеждой, – сказала Анн-Мари.
– Да, – согласилась Луизетт. – Но теперь наш род угаснет. Как иначе, у нас же только сыновья. Если и у тебя нет дара…
Ее глубокий голос надломился, и это доказательство эмоционального переживания потрясло Нанетт больше, чем все остальное.
– Вы надеялись, что кристалл отреагирует на меня.
Никто не ответил, но она поняла, что так и было. Они старались сделать все правильно: дождались нужного момента, сказали необходимые слова – все согласно традициям. Они были разочарованы в ней, и, как только Нанетт это осознала, трепет от первого проведенного в храме ритуала бесследно исчез.
Шли годы, сестры были непреклонны. Они праздновали все саббаты, пели, воздавали хвалу и иногда возносили мольбы Богине-матери. Анн-Мари освящала кусочки мыла, которое делала в кадке в сарае для стирки. Флеретт каждый сезон перечитывала гримуар от корки до корки в поисках рецептов на основе лекарственных трав, которые она хранила в разукрашенных баночках в кладовой. Но, несмотря на последнюю надежду, которую возлагали на Нанетт, кристалл оставался темным и безжизненным.
Однажды, это было после одного из малых саббатов, Флоранс сказала:
– Это наше наказание.
Ее сестра-близнец охнула, но Анн-Мари покачала головой:
– Я не верю в это.
Флоранс цокнула языком:
– Мы оставили ее там. Просто… закопали в землю без надлежащих ритуалов, которые бы облегчили ей путь.
– Она бы хотела, чтобы мы поступили именно так! –
