Федька усиленно пытался сосчитать, но дело шло худо, а его наставник продолжал:
– Едва четыре сотни на пять верст стены, а там ведь еще девять воротных башен и тринадцать глухих. Если у каждых ворот хотя бы по десятку – считай, сотни нет. В прочих башнях еще полсотни. Стало быть, на одного караульного – более десяти саженей стены оборонять; и где тут управиться?
– Эко ты ловко посчитал, – подивился Федор, – ровно купец на торгу.
– Да где там, – усмехнулся Корнилий, – это государь посчитал, да мне, так как я тебе сейчас, разложил.
– А если бы с других мест ратники прибежали?
– Да они так и сделали, только наша хоругвь не одна была. В других местах тоже к стенам с лестницами лезли да с луков и мушкетов стреляли, вот ляхи туда и побежали. А я по прежним временам запомнил, что тут на стене ход обвалился и его толком никто не починял. Так что подмоге сюда, в случае чего, дольше всего бежать. Вот так-то.
Какое-то время ехали молча, думая каждый о своем. Федька дивился тому, как ловко можно сосчитать вражеские силы и определить место для смертельного удара, а бывший лисовчик думал, что помимо грамоты Панина следовало обучить еще и арифметике.
– А сейчас куда идем? – снова встрепенулся Федор.
– Да так, – неопределенно пожал плечами Корнилий, – на разведку, да и вообще, дела у меня тут.
Через неделю, хоронясь от своих и чужих, отряд Михальского был уже в самом сердце Литвы. Корнилий вел хоругвь одному ему ведомыми тропами, где, иногда казалось, и человечья нога доселе не ступала. Наконец они оказались подле небольшого городка или, как их называют ляхи – местечка. Оставив большую часть своих людей хорониться в лесу, Корнилий и несколько верных ему людей переоделись в польские кунтуши и собрались, как видно, нанести визит в город. Федька, естественно, увязался за ним, хотя бывший лисовчик и заявил ему сразу, что, даже если Панина вырядить как радного пана, в нем все одно за версту москаля видно.
В местечко они въехали ближе к ночи и, как подобает знатным путешественникам, прямиком направились в корчму. Немногочисленные прохожие, встреченные ими по пути, безмолвно убирались с дороги и снимали шапки. В корчме их тоже встретили как дорогих гостей, низко кланяясь и льстиво улыбаясь.
– Может, панове желают отдельную комнату? – вкрадчиво спросил корчмарь, согнувшись в три погибели.
– Нет, мы спешим, – отвечал ему Корнилий, – перекусим только да дальше поедем.
– Как можно, ясновельможный пан, – запричитал корчмарь, – да ведь на всех дорогах разбойничают эти ужасные казаки и татары, служащие мекленбургскому дьяволу герцогу Яну Альберту! Опасно, весьма опасно!
– Ничего, мы можем за себя постоять, – только отмахнулся Михальский, – но неси скорее еды и пива, а то нам недосуг.
Сказав это, сотник бросил корчмарю несколько монет, и тот тут же накинулся на слуг, чтобы они как можно быстрее выполняли заказ знатного господина.
– Позвольте представиться, – подошел к ним худой как жердь посетитель, одетый в некогда роскошный жупан, явно с чужого плеча, и с саблей на боку, – я здешний шляхтич Ежи Муха-Михальский, герба Погория. Мне знакомо ваше лицо, уж не встречались ли мы раньше?
– Нет, я никогда не бывал в здешних местах, хотя, возможно, мы виделись где-то еще? Меня зовут Казимир Войцеховский, я направляюсь ко двору князя Радзивила. Присаживайтесь, пан Ежи.
– О, благодарю вас, любезный пан Войцеховский, – тут же плюхнулся тот на лавку, – не прикажете ли подать мне куфель медовухи, а то, ей-богу, в горле пересохло.
Желание шляхтича тут же было исполнено, и он, не медля ни секунды, припал к вожделенному кубку, впитывая бесценную влагу. Утолив жажду, Муха-Михальский заметно повеселел и продолжил разговор:
– Благослови вас Господь, пан Казимир, вы спасли меня от смерти! Но что влечет вас в Несвиж?
– Я ищу службу.
– Ну с этим сейчас нет никаких проблем. С тех пор как этот негодяй герцог Ян Альберт перешел в схизму и строит козни бедной Речи Посполитой, везде нужны храбрые воины. Вы вполне могли бы обратиться к пану Гонсевскому или даже самому гетману Ходкевичу.
– Это верно, но мне хотелось бы не только служить, но и получать за это деньги.
– О, бедная Речь Посполитая! – выспренно воскликнул изрядно захмелевший нахлебник. – У нашего бедного круля совсем нет пенензов, чтобы платить храбрым шляхтичам за службу. Деньги есть только у магнатов, но им нет никакого дела до бед, переживаемых нашей отчизной!
Спутники Михальского, впрочем, не обратили на это велеречие ни малейшего внимания, усердно работая челюстями. С огорчением заметив, что никто не разделяет его пафоса, старый пьянчужка переключился на Федьку.
– А ведь вы, пан, – москаль? – неожиданно спросил он парня и продолжил, не дожидаясь ответа: – Да уж, я москаля чую издали, даже если он в польском кунтуше!
– Пан Теодор действительно из Москвы, – с неудовольствием перебил его Михальский, – но и его покойный отец, и он сам верно служили нашему доброму королевичу Владиславу, пока обстоятельства не сложились столь печальным образом. Однако не стоит кричать об этом в каждой корчме.
– Конечно-конечно, ясновельможный пан Казимир, – поспешил согласиться Муха-Михальский, – к тому же среди москалей встречаются совсем неплохие люди! Я даже сам знавал парочку…
– Эй, корчмарь, подай-ка пану еще куфель медовухи, – распорядился Корнилий, – а то у него язык заплетается и он несет разную чушь!
– Как же приятно общаться со столь умным человеком, – осклабился пан Ежи.
– Когда-то я знавал одного Муха-Михальского, – попробовал перевести разговор на другое бывший лисовчик, – он был хорунжим в отряде пана Лисовского, не ваш ли он родственник?
– О, вы, пан Казимир, знали моего бедного племянника Анжея?
– Да, кажется, его так звали, а отчего вы сказали «бедного»?
– Да вы ведь ничего не знаете!
– А что случилось?
– О, мой бедный Анжей погиб из-за гнусного предательства!
– Что вы говорите?
– Да, мой мальчик, который был мне вместо сына, погиб! И знаете, кто был причиной этого несчастия?
– Не имею ни малейшего представления.
– О, это очень печальная история,
