– Демонстрируя тьму и грязь, она наполняет ими души зрителей, – продолжил Ермолай. – В их глазах отражается не мир добра, а зло искусства. Сначала чуть-чуть, потом больше, ещё больше, ещё… а потом смещается понимание зла, и вид замученных детей вызывает усмешку, а не сочувствие.
– У людей?
Машина долго, секунд десять, смотрел Кириллу в глаза, после чего на его губах появилась угрюмая усмешка:
– Какие они после этого люди?
Амон кивнул, помолчал и отставил ведро.
– Пойдём, хочу продолжить просмотр.
– А ты стойкий, – на этот раз усмешка оказалась весёлой.
– А ты тогда вернулся?
– Вернулся.
– Зачем? – удивился Кирилл. Он ожидал другого ответа.
– Один раз через это нужно пройти, посмотреть, что они готовят миру и как воспринимают демонстрацию мерзости, – спокойно объяснил Машина. – И тогда уверенность в правоте никогда тебя не оставит.
* * *Её талант вызывал отвращение.
Точнее, она сознательно использовала талант для создания изысканно жутких постановок, вызывающих отвращение у обитателей Дня и буйный восторг Первородных. Мир отражался в огромных глазах Татум, наполнялся грязью чёрной души Татум и падал на зрителей талантом Татум, пачкая их вонью, которую выдавал за аромат. Порок был символом Театра Отражений. Порок сидел на вырубленном из страстей троне, судил целомудрие и стыд, и приговор не отличался разнообразием – смерть. Смерть запретам, ограничениям и брезгливости. Смерть нежности.
Смерть всему, что мешает, ибо в мире Татум нет места ничему, кроме желаний.
Любых желаний.
Мир Татум обволакивал ощущением вседозволенности, но забывал рассказать, что всё дозволялось лишь тем, кто мог себе это позволить – золотом или силой. Мир Татум уверял, что порок любит всех и все равны удовлетворяться по своему желанию, но учил подчиняться и наслаждаться болью. Наслаждаться тем, что дозволено.
Мир Татум крушил запреты, но создавал рабов.
Театр Теней давно стал чудовищно талантливым эхом Проклятой Звезды, но Татум не останавливалась на достигнутом: она мечтала создать полноценное отражение извращённого мира Древних. Мечтала о постановке, которая даже Первородных заставит холодеть от священного ужаса перед владельцами Земли. Мечтала скрупулёзно воссоздать пороки тех, кто зачал все извращения мира. Мечтала показать грешникам грязь, из которой они вышли.
Татум готовила представление три года и назвала его «Аллегория Проклятая Звезда».
И теперь сотня актёров без стеснения и стыда творили друг с другом то, что Татум понимала как взаимные отношения Древних, где смерть и секс вели бесконечный хоровод во имя Зла, смешивая кровь, похоть и ярость…
* * *«Ты сможешь отомстить», – сказал тогда Иннокентий.
Это случилось на пятый или седьмой день пленения, когда Бри обессилела от бесплодных криков и проклятий, но всё ещё не принимала ни воду, ни пищу. Она догадалась, для кого Кросс её похитил, и приняла решение умереть. Она ослабла настолько, что не могла даже сидеть, и вот тогда, в полубреду, рассказала свою историю. Кросс выслушал внимательно, не пропустив ни слова, а ответил неожиданно:
– Ты сможешь отомстить.
И Бри поверила.
Может, от отчаяния, а может, потому, что Иннокентий превосходно сыграл искренность.
– Вот уже несколько месяцев я ищу одного человека. Мы уверены, что он в Европе, но ни я, ни другие охотники до сих пор не напали на след. И тогда я подумал, что его перевозят с места на место. Причём перевозит тот, кто способен спрятать человека от поиска.
– В Театре Отражений большой зоопарк, – догадалась Бри.
– Именно, – кивнул толстяк. – А поскольку каждая постановка Татум уникальна, она, не желая выдавать секрет, прячет от публики многих актёров. К этому привыкли. – Кросс подался вперёд. – Человек, которого я ищу, очень важен, и если выяснится, что Татум его прятала, её убьют.
– Кто? – угрюмо спросила Хамелеон.
– Молох, – ответил Кросс, и Бри поняла – убьют. Молох не прощает тех, кто идёт против.
Но оставался один вопрос:
– А если ты ошибся и Татум ни при чём?
– Я всё равно тебя продам, Хамелеон, – пожал плечами Иннокентий. – Но сделка со мной оставляет тебе шанс и на жизнь, и на месть, и даже на свободу…
* * *Проблема заключалась в том, что охранник находился внутри каменного мешка и был ему под стать – одна из тех каменных обезьян, что вошли в моду с лёгкой руки Элизабет. Уродец стоял возле двери и походил на статую… собственно, он и был статуей – до тех пор, пока не начиналась тревога. Каменный страж реагировал только на тревогу, и это обстоятельство должно было помочь Бри в её затее.
Она подошла к краю клетки и негромко позвала:
– Письменник.
Крылатый сатир почувствовал женщину, шумно выдохнул и буквально бросился на решётку, подвывая и облизываясь. Судя по всему, Зур держала мохнатого сластолюбца на голодном пайке, и он совсем осатанел без женщин.
А вот страж остался недвижим: ведь заключённые оставались в клетках.
– Письменник!
Мужчина в маске осла поднял голову.
– Это вы?
Тишина.
– Я ваш друг.
– У меня нет друзей, – безжизненным голосом ответил мужчина. – У меня нет мира. У меня нет имени. Я соткан из мастерства колдуньи и расплачиваюсь за грехи, которые ещё не совершил. Я отражение слова, которое перестало звучать…
Хамелеон поморщилась. В первый момент она испугалась, решила, что Зур свела несчастного с ума, но потом вспомнила, что речь идёт о маскировке, и успокоилась. Охотники в Отражении встречались разные: одни искали тело, другие – разум, и Татум скрыла от мира и то, и другое. Сейчас Письменник вёл себя как абсолютный дегенерат, но когда заклятие спадёт, он вновь станет таким, как прежде.
– Мир изменится, порождённый любовью и ненавистью. Я – камень, который его скрепит. Моя печать отвергнет страх. Принеси мне вишни, женщина. Тьма отразилась во Тьме и стала отвратительна себе… Я видел, как Тьма сошла с ума, увидев себя… Я знаю, что День будет смеяться… У меня тысячи камней… Я хочу переделать вишни в слова…
Бри особым образом сжала кандалы – те самые, в которых её привёз Иннокентий и которые Татум оставила после нападения, – сжала до щелчка, после чего осторожно, стараясь не шуметь, сняла, прижала цепь к железу решётки и прошептала:
– Кросс, он здесь. Я нашла Письменника.
* * *– Я хочу ту женщину, которая играла Элизабет, – капризно произнёс Господин Инкогнито. – Её хочу.
Таинственный гость появился в ложе Гаапа после начала представления, никем не увиденный и не узнанный. Лицо и фигуру Господина Инкогнито скрывал чёрный плащ с капюшоном, во время представления он молча сидел, чуть повернувшись к стене, то есть делал всё, чтобы сохранить инкогнито. Но, услышав голос Господина Инкогнито, Татум окончательно поняла, кто пожаловал на аллегорию.
– И двух мальчиков, которые были пажами Безликого, – добавил Господин Инкогнито.
Зур молча поклонилась и повернула голову в сторону Гаапа.
– Пусть их отвезут в мои апартаменты, – улыбнулся Ястребиный. – Добавь к ним двух змеевидов и ту хвостатую девицу, что чудно обходится с кнутом.
– Да, баал.
Татум поклонилась ещё раз и
