Упоминание Фокалора и обещание решить с девкой «по совести» привели трипалов в чувство. Они переглянулись и быстро соорудили очередь, в которой чётко отразился уровень физической готовности бойцов. Вожак, разумеется, подошёл к Марси первым и, расстёгивая ремень, поинтересовался:
– Готова?
И только теперь она заметила, что у него отсутствует левое ухо.
– Меня тошнит, – заявила в ответ девушка и закашлялась, словно действительно накатила дурнота.
– Да плевать! – признался Грiцо, а его сородичи весело захрюкали. – Я тебя по-любому смогу, пусть тебя даже тошнит в процессе, бо не интеллигент… – А в следующий миг увидел пошедший изо рта Марси дым и вздрогнул: – Ты что творишь?
– Она ведьма? – поинтересовался самый хилый три-пал, радуясь тому, что оказался дальше всех от фигуристой, но, как выясняется, опасной девки.
– Ты что делаешь?! – рявкнул главарь.
Но Марси не отвечала. Наклонилась вперёд и судорожно выдавливала из себя чёрные клубы, которые не разлетались по подвалу, а продолжали виться рядом с девушкой, становясь всё гуще и гуще.
– Надо позвать баала, – пролепетал хилый. – Я сбегаю?
– Сбегай, – кивнул Грiцо, замерший с приспущенными штанами.
Но хилый не успел.
Просто не успел.
Дым загустел, сконцентрировался, собрался в вертикальное «веретено», а затем – в невысокого, очень плотного чёрного человека, одетого в одну лишь набедренную повязку, на поясе которой висели в ножнах два коротких, изогнутых ножа. Не африканца, а именно чёрного, словно вырезанного из мрамора. Человек сделал маленький шаг, закрывая девушку собой, оглядел растерявшихся трипа-лов пустыми, словно у мертвеца, глазами, выхватил ножи и молча бросился в атаку.
Марси отвернулась.
Чтобы и в самом деле не стошнило.
* * *Фокалор убрал телефон в карман и улыбнулся: разговор прошёл прекрасно, сюзерен ничего не заподозрил, и у него есть несколько часов, отсрочки от Авадонны для реализации задуманного. Можно попробовать успеть: закончить с девкой, устроить жертвоприношение, вскрыть дверь на Севморзаводе и пройти в запретную зону.
Баал повернулся к дверям и… замер в недоумении.
Разговаривая с Молохом, а после – размышляя, он совершенно не обращал внимания на доносящийся из соседнего помещения шум. То есть какие-то вопли до него долетали, судя по грубости – вопли низших, но Фокалор не вслушивался и лишь мельком подумал, что напрасно отдал тупым трипалам такую красавицу – нужно было попробовать её первым.
Однако сейчас в подвале царила тишина.
Времени прошло немного, удовлетвориться трипалы не могли, но ни гогота, ни мольб о пощаде, ни стонов, ни ритмичных звуков соития не слышно. Почему?
Фокалор осторожно приоткрыл дверь, заглянул в подвал и присвистнул:
– Проклятье!
…изумлённо разглядывая мёртвых трипалов.
Только мёртвых трипалов. Валяющихся на залитом кровью полу.
Тот, кто это сделал, действовал профессионально и проворно: за те несколько минут, что Фокалор отсутствовал, неизвестный ухитрился перебить абсолютно всех остававшихся в подвале низших. Подвигом это действо не назовёшь, но скорость расправы произвела на Фокалора впечатление.
«Какие интересные особи водятся в Севастополе…»
А самое главное – это сделала не девчонка. Марси стояла посреди комнаты спиной к нему, разминала освобождённые руки и не производила впечатление особы, которая только что расправилась с семью трипалами.
«Но кто?»
А в следующий миг дверь, которую Фокалор осторожно приоткрыл, резко вернулась обратно и приложила баала по голове. Удар оказался настолько силён, что красавчик рухнул на грязный пол и потерял сознание.
* * *Вид с Лазаревских казарм открывался не самый лучший: на Южную бухту, где плавучий госпиталь и суда размагничивания соседствовали с игрушками миллионеров, на город, крепко спящий перед новым днём, на кусочек моря вдали… Именно так: на небольшой кусочек моря, и потому Француз, стоящий позади Редьки с подсвечником в прозрачной руке, не удержался от ехидного замечания:
– У тебя на холсте слишком много моря для вида отсюда.
– Знаю, – коротко ответил художник, чья кисть летала по холсту так уверенно, словно он работал солнечным днём.
– Надо было ехать на Фиолент.
– Кто бы мне там держал свечку?
– В Фиоленте нет призраков? – притворно удивился Француз.
– Не встречал.
– Если ты такой привереда – пиши картину днём, а не ночью.
– Я тороплюсь.
– Взял бы с собой кого-нибудь.
– Мне показалось, что рядом должен быть ты, – подумав, ответил Редька.
– Почему? – удивился Жан-Люк.
– Ты можешь понять, что я пишу.
– Правда? – призрак поднялся на цыпочки, внимательно оглядел полотно и пожал плечами: – Я не знаю.
– Я не сказал, что ты знаешь, – хмыкнул художник. – Я сказал: ты можешь догадаться.
– Конечно, это многое меняет, – проворчал Француз, вновь поднимаясь на цыпочки, чтобы лучше видеть незаконченную работу. – У тебя грубый мазок.
– И перестань заглядывать через плечо.
– Ты сам сказал…
– Ничего такого я не говорил. Я не просил меня отвлекать.
Жан-Люк негромко выругался.
– И держи подсвечник ровно, ты рвёшь мне свет.
Жан-Люк выругался повторно, после чего вздохнул и произнёс:
– Ты пишешь Пророчество.
– Да, – коротко ответил Редька.
– Но почему здесь?
– Я пробовал писать на берегу, но не получилось. Я стоял перед холстом с кистями в руках и не мог сделать ни одного мазка. Я не чувствовал картину, не видел образов, ничего не видел, кроме моря.
– Море смутило тебя?
– Не думаю, – ответил художник, останавливая работу. – Море – моя любовь. Когда я стою на берегу, а волны набегают, наперебой сплетничая друг о друге… а по ним скользит сёрфер-ветер, и я дышу вместе с ними – с волнами и ветром, и прикасаюсь к этой громадине… то понимаю, что Море вечно. Оно не смущает, а вдохновляет. Ведь Море – это бесконечность.
– Время – это бесконечность, – не согласился призрак. – Миры горят, как спички, а время вечно. Рано или поздно останется только оно.
– Время – это ложь.
– Не смей спорить, – хмыкнул Француз. – Я знаю о времени намного больше тебя.
– Не знаешь.
– Знаю!
– Его у тебя нет, Жан-Люк, оно закончилось, когда пуля пробила твоё сердце.
– Но с тех пор оно тянется, как сонный ослик по пыльной дороге Прованса.
– Нет, Жан-Люк, с тех пор его у тебя нет, – проворчал художник, вновь принимаясь за работу. – А когда не останется ничего, время тоже исчезнет – ведь оно потеряет смысл.
– Разве живо только то, что имеет смысл?
– Ты вот живёшь.
– Я имею смысл? – заинтересовался призрак.
– Возможно.
– Имею?
– Ну… получается, – признал художник, лишь бы приставучее привидение отстало.
– Какой?
– Ты мне скажи.
Несколько секунд Француз молчал, наблюдая за работой Редьки и обдумывая последние фразы, после чего покачал головой и заявил:
– Вы, русские, все идиоты.
– Поэтому ты решил остаться?
Жан-Люк развёл руками и вздохнул. И едва не выронил подсвечник, за что удостоился очередной порции брани. Помолчал, глядя на холст, – художник вновь отступил, разглядывая работу, и призраку не пришлось выглядывать из-за спины, – и спросил:
– Почему ты решил взяться за Пророчество?
– Сегодня я встретил девушку, – медленно ответил Редька, коротким мазком поправляя центральную фигуру. – Необычную… Странную…
– Марси? – тут же спросил Француз.
– Как ты догадался? – удивился художник.
– Попробуй сообразить, умник.
– Ты тоже её видел? – Редька резко посмотрел на призрака. – Когда?
– Девушка очень странная, даже по моим меркам, – рассмеялся тот. – Но с ней было интересно.
– Кто она?
– Понятия не имею.
– Или не хочешь говорить?
– Я не разобрался, – честно ответил
