Расслабленность и дружелюбие.
– Стоцкий – это тот рыжий дед? – поинтересовалась Ксана, отыскав взглядом пожилого органика из Первой Свиты. Ошибиться было невозможно – одутловатый старик почуял её присутствие, повернулся и принялся беззастенчиво пожирать глазами.
– Да, он, – подтвердил Гаап, кивая дорогому гостю.
– Приласкать его?
– Только если у тебя есть время и желание.
Это был прямой, необсуждаемый приказ.
– Как вам будет угодно, баал.
– Моя умная девочка, – он грубовато притянул Ксану к себе и крепко поцеловал в губы. – Вижу, ты сегодня уже была с мужчиной.
– Я не устаю от секса.
– Тогда вперёд.
И он мягко подтолкнул ведьму к столику, где облизывался дьяк-проклинатель. Едва Ксана приблизилась, старик вскочил, вежливо подвинул ей стул, не позволив это сделать официанту, и уселся рядом.
– Я много слышал о праздниках, которые устраивает Гаап, но реальность превзошла ожидания.
– Это только начало, – неопределённо пообещала ведьма, искусно скрывая под лучезарной улыбкой охватившее её отвращение.
– Вы обещаете?
– Я всё для этого сделаю.
У дьяка задрожало веко.
– Меня зовут Евсей, – представился он, двигая стул ближе. – Евсей Стоцкий.
Из его рта пахло вином и чесноком.
– Ксана.
– Очень приятно. – Дьяк положил руку ей на бедро. – Это правда, что ведьмы хотят постоянно?
Старый Евсей был самой высокопоставленной фигурой за столиком, поэтому остальные органики старательно отворачивались, изо всех сил стараясь не обращать внимания на шалости старика. И Ксана решила не стесняться.
– Неужели вы до сих пор не переспали ни с одной ведьмой? – искренне удивилась она.
– Не переспал, – вздохнул Стоцкий.
– Почему?
– При отце нашего государя за подобную связь можно было оказаться на костре.
– Отвратительные были времена: никакой толерантности, – поддержала старика Ксана, чувствуя, как рука органика ползёт по бедру всё выше.
– Согласен, – хрюкнул дьяк.
– Но почему вы так долго ждали? Насколько я помню, предыдущий Авдей умер больше года назад.
– Надо было понять, как поведёт себя молодой государь, – объяснил Стоцкий, по-детски наслаждаясь своим «хулиганством». И податливостью ведьмы. – Все опасались, что он окажется таким же убеждённым консерватором, как его отец.
– Но, к счастью…
– К счастью, я имею удовольствие находиться в твоём обществе.
Его рука поднялась по бедру женщины настолько высоко, насколько позволяла физиология.
– Это только начало, – прошептала Ксана, чувствуя, что отвращение всё больше напоминает девятый вал.
– Надеюсь…
А в следующий миг раздались фанфары, грохот аплодисментов, изумлённые возгласы, вопли, и восемь слуг внесли в зал главное, «царское блюдо».
– Вам не сказали, что мы будем есть? – изумился Стоцкий, увидев замешательство молодой женщины. – Сегодня же охотничий пир.
Он вытащил из её промежности руку, понюхал пальцы и взялся за бокал с вином.
– Я… вижу… – запинаясь, ответила Ксана, не сводя глаз с «царского блюда». – Охотничий… Не думала, что у нас они водятся.
– Зверя специально доставили с Балканского полуострова, и вчера государь с баалом его ловили, – рассказал Стоцкий. – Зверь оказался настолько яростным, что при охоте погибло не меньше десяти смердов.
– Понятно… – отозвалась женщина, продолжая смотреть на возвышающегося на блюде кентавра.
Зажаренного целиком.
Подрумяненного. Со сложенными лапами, сведёнными на груди руками, обложенного печёными овощами.
Почему-то именно овощи произвели на Ксану самое сильное впечатление, ударили в душу так, что всё вокруг вдруг сделалось дурным: пронзительно-пошлый женский смех, подхалимские речи мужчин, вытаращенные глаза гостей, жадно разглядывающие «пищу», бормотание похотливого старца, обязанного свернуть ей шею при первой возможности, самодовольная физиономия молоденького принципала, не постеснявшегося заявиться на пир с накрашенными губами… Всё стало дурным, и Ксана вдруг поняла, что виноват в этом не только Ястребиный, как считала она, а все. Все эти твари! И Первородные, и органики, загрязняющие мир и делающие его темнее. Они слабее Гаапа, но такие же подлые, мерзкие, лживые и жестокие.
Такие же лицемерные.
Все они жрут и радуются. Рыгают, смеются, ковыряют пальцами в зубах, прикидывают, каким окажется на вкус кентавр…
Все они…
Жрут…
Отравленную пищу!
Вот чего она хотела для них: отравленной пищи и отравленного вина! Пусть они жрут и пьют, но не для радости, а чтобы сдохнуть! Пусть вся гадость мира проникнет в них. Пусть они впустят в себя смерть: кто-то – кислотой, кто-то – болезнью, кто-то – ядом. Пусть они съедят и выпьют то, что их убьёт. Даже бессмертный. Даже Ястребиный.
Все они.
Отвращение сменилось ненавистью, а ненависть принесла с собой силу. Ту самую. Почти забытую. Которую тщетно пытался разбудить Гаап. Даже не силу, а понимание, как ею пользоваться. Не силу, а инстинктивное умение заставлять Отражение исполнять желания.
Любые желания.
Умение принуждать к своей воле.
Ведьма медленно оглядела зал, полный жрущих тварей, и все приборы: тарелки и бокалы, блюда и графины, соусницы, супницы, стаканы, все, вплоть до последней солонки, отразились в её потемневших глазах и наполнились её неистовой злобой. Все они стали орудием её беспощадной мести.
И переделанное Отражение тихонько вздохнуло, принимая новые правила игры.
– За Авдея! – провозгласил Гаап, поднимая бокал.
– За государя Авдея! – рявкнул зал.
Гости вскочили на ноги и повернулись к главному столику, воздавая должное юному красавчику, отсалютовали ему и Ястребиному и выпили до дна.
Все.
А затем Стоцкий нахмурился и поднял бокал, разглядывая остатки вина на просвет.
– Что с ним? – Даже столь сильный маг, как дьяк-проклинатель, не сразу понял происходящее. – Какое странное послевкусие.
– Это только начало… – рассеянно повторила Ксана, ища взглядом Гаапа.
На щеке старого органика выступила отвратительная язва ядовито-красного цвета. Резко завоняло гнильём. Завопила какая-то женщина, но тут же забулькала, выплёвывая лёгкие… Взвыл оборотень за соседним столом, перегнулся, с ужасом глядя на выпадающие зубы. Полился гной изо рта соседа, а у ведьмы напротив почернело лицо… Выпучились глаза у официанта… Кого-то тошнило… кто-то рвал себя за шею, пытаясь сделать хоть один вздох…
Все мучились.
И все умирали.
– Что ты сделала? – проскрипел Стоцкий, сползая под стол. Ужасные язвы покрыли всё его тело, воняя гноем и смертью. – Что ты с нами сделала?!
– Гаап! – закричала Ксана, не обращая на старика никакого внимания. – Гаап!
Она видела, что Ястребиный издыхает – мертвенно-бледный, он стоял возле корчащегося на полу Авдея и бешено вращал глазами, пытаясь понять, что случилось. Желая узнать, кто до него добрался.
– Гаап!
Он услышал… Или почувствовал… Да, скорее – почувствовал зов ведьмы и повернулся.
– Это я! – засмеялась Ксана и помахала баалу рукой. – Это сделала я! В память о Германе!
В глазах Ястребиного сверкнула злоба, он захотел ответить, захотел проклясть ведьму, но не смог: рот распахнулся, хлынула кровь, и Гаап Ястребиный рухнул на труп бессмертного принципала Авдея, словно намереваясь слиться с ним в последний раз.
Зал «Гастрономического оргазма» потихоньку затихал, хрипы и стоны умолкали.
Ксана запрокинула голову и захохотала.
Мёртвый кентавр взирал на мёртвых тварей равнодушно. Его так никто и не попробовал.
* * *– Авадонна! Авадонна! – перепуганный Шварц визжал в
