Предмет нашего спора мог быть любым: музыка, книги, украинский вопрос, бессмертие души (тут мы почти сразу начинали дружно хохотать), спортивные тачки, яхты, английская недвижимость и подлость, сложная диалектика американской весны, Трамп и заговор джедаев…
Мы спорили даже о джанах.
И выяснилась одна любопытная деталь: Юра и Ринат во время своих опытов видели свет, а я нет. Этот свет назывался на пали «нимитта» и был, по их словам, очень красив.
Естественно, надо мной сразу стали издеваться.
– У тебя монах потому что самый дешевый был, – сказал Юра. – Бюджетный вариант.
– Как ты вообще живешь, Федя, – вздохнул Ринат. – Задумайся – джана без нимитты… Ну какой ты на фиг русский олигарх?
– В России олигархов больше нет, – ответил я. – Только трудолюбивые и социально ответственные бизнесмены.
Они заржали как жеребцы, а мне сделалось по-настоящему обидно за свое неустройство – и на минуту или две все опять стало как раньше, когда мир вокруг был материальным и плотным.
Отсмеявшись, Ринат снял очки и промокнул глаза.
– Спасибо… Вернули к жизни, честное слово.
Они с Юрой решили тут же удлинить эту полосу света (вернее, тьмы), накатив еще по дорожке.
Насчет нимитты я потом проконсультировался у нашего буддолога. Тот сказал, что в палийских сутрах, где описаны джаны, про нее нет ни слова, и впервые она появляется в «Висудхимагге» – руководстве для медитаторов, созданном через тысячу лет после Будды. Некоторые учителя учат джанам без нимитты, другие говорят, что свет таки должен быть… В общем, ясности не было. Но Ринат с Юрой – спасибо ребятам – все равно вызвали во мне серьезную зависть.
Увы, опять ненадолго.
Сансара, недостижимая милая сансара, манила своим тусклым светом, обещала прежнее счастье – и ускользала опять.
Но в наших душах уже теплилась надежда. Уязвленная гордость, зависть и злоба – все это действительно снимало понемногу симптомы, и, хоть облегчение чаще всего было недолгим, оставался крохотный шанс, что мало-помалу мы сможем вернуться в суету и тлен.
Мы спорили о музыке нашей юности, о девочках, о мальчиках, о Дамиане (договорились, что грохать его не будем, но пыли он проглотит много).
Обсуждали возможную войну в Европе, перспективы евро и доллара, петроюань с конвертацией в золото и так далее. О делах, впрочем, мы говорили редко.
Мы были своего рода серферами – как только разговор начинал генерировать сильные негативные эмоции, мы дожидались момента, когда мир покажется прочным и стабильным, и замолкали на несколько минут, наслаждаясь скольжением по волне этой иллюзии.
Но омрачение рано или поздно проходило.
Мы продолжали молчать, но теперь молчание становилось другим. Каждый из нас вновь погружался в истину, в собственный поток непостоянства – и мир, о котором нам только что удавалось так увлеченно и правдоподобно спорить, превращался в то, чем он был всегда: пыль, тончайшую призрачную пыль, ежесекундно уносимую ветром…
Индийские музыканты играли беззвучно – они лишь делали вид, что щиплют свои отвергнутые олигархией струны. Но музыка гремела без них, она становилась все громче, и я вдруг понимал, что «пыль на ветру» – это не пришедший мне в голову образ, а «Kansas», бьющий прямо в сердце из скрытых под сценой колонок:
– I close my eyes,only for a moment and the moment’s gone…Dust in the wind,Everything is dust in the wind…[23]***Первым на поправку пошел Юра.
Однажды вечером он сказал, довольно щурясь:
– А я вчера румыночку одну отодрал. И с таким, ребята, задором!
Если бы он сообщил, что нанял швейцаром Джефа Безоса, мы удивились бы меньше. Моей первой мыслью было, что Юра врет в лечебных целях, пытаясь вызвать в нас зависть – это, конечно, было бы крайне полезно и для него, и для нас. Но по его лицу, по его маслено блестящим глазкам (как у кота, съевшего хозяйскую сметану) делалось ясно – Юра не притворяется. Он действительно выздоравливал.
Этого следовало, конечно, ожидать, потому что его инсайт был самым неглубоким – а значит, короче дорога домой. Но мы с Ринатом сразу почувствовали, что он предпринял специальные усилия, отдельно от общей программы.
Оказалось, так оно и было.
– Вы потому что слушаете невнимательно, – объяснил Юра. – И не умеете главное вычленять. Дамиан что в своем мемасике писал про смертные грехи?
– Что?
– Единственный, за который не посадят – это создание распрей и раздоров внутри буддийской общины. В широком смысле все буддисты – одна община. Но между собой постоянно спорят и переплевываются.
– А о чем там спорить? – наморщился Ринат. – Все же видно. Захочешь – не развидишь.
– Вот они находят как-то. Выясняют, у кого карма страшнее, у кого феномены мимолетнее и так далее. Я дополнительного консультанта нанял, обрисовал ему ситуацию, и он подобрал темы. И я, короче, проспонсировал научную конференцию…
– Дорого? – спросил я.
– Да нет. По деньгам примерно как локальный корпоратив с фуршетом, но без музыки.
Вынув телефон, Юра потыкал в экран.
– Вот список докладов. У меня точное расписание было, когда что читают – я по часам засекал, как самочувствие меняется. Помог вот этот, «Природа Будды в Тераваде и Махаяне…» После него сны с голыми бабами сниться стали. Но это еще так, а вот после чего реальный стояк пошел – это «Проблема подлинности сутр Праджняпарамиты».
– Ты хоть понимаешь, о чем это? – спросил Ринат.
– Не-а, – счастливо засмеялся Юра. – Я же просто оплачиваю. Темы консультант подбирает.
Стоило ли говорить, что на следующий день этот консультант стал получать утроенное жалованье, работая еще и на нас с Ринатом.
Позитивные сдвиги начались не сразу.
Сперва по моему заказу в Москве сделали несколько научных докладов («Злые духи в ламаизме», «Позднеиндусский половой тантризм как источник тибетской эзотерики», «Бон и чужебесие» и так далее). Как и Юра, я даже отдаленно не понимал, что именно спонсирую – но ощущал, какие могучие духовные пласты приводятся в движение моими деньгами.
Увы, ничего из перечисленного не пошло мне на пользу.
Затем я вспомнил, как полезно хулить праведников – и чуть скорректировал поставленную перед консультантом задачу, опять-таки не вникая в детали.
И вот тогда, тогда…
Отлично помню этот вечер.
Я ушел с наших посиделок раньше остальных. Моя голова гудела от смеси вынюханного и выпитого, но я, увы, уже не был ни пьян, ни удолбан. Мой ум успел угомониться после лечебного спора (даже не помню, о чем он был), и я возвращался в свое обычное призрачное качество: делался как бы облаком затихающих отзвуков, галактикой содроганий, потоком неуловимых вибраций, лишенным направления и центра.
Я знал, что пройдет еще несколько относительно спокойных минут, и что-то во мне ужаснется тому, чем я стал – а потом, почти сразу же, что-то другое ужаснется этому ужасу, и меня встретит очередная бессонная вечность. Но все-таки эти несколько минут у меня еще были, и я остановился у порога своей виллы полюбоваться природой.
Как прекрасна индийская ночь! Вся она есть легенда.
Светит древняя магическая луна, колют глаза бриллиантовые россыпи звезд (вот где Али-Баба спрятал свои сокровища),
