Потом молоденький ученик от волнения неправильно встает по-собачьи, и рождается поза «on all fives» с упертой в матрас головой. В память о философе-буддисте ее называют «Пять Гор Любви». Обогащенная снятым противоречием, жизнь движется дальше, и ее каменеющие следы на глазах становятся Традицией…»
И все.
Вот эти несколько магических абзацев и спасли мою душу.
Выходило, что после месяцев бесплодных усилий сработала крошечная заметка, которую успели прочитать от силы десяток человек. Ну сотня максимум.
Я задумался – интересно, а как я только что трахнул филиппинку? Всем собой или одним хуем? Не похоже было ни на первое, ни на второе. Тут, видимо, был как раз описанный в рецензии вариант – всем Пятигорским. Ведь полегчало мне именно от этой статьи.
Но, несмотря на этот целительный эффект, я испытал раздражение на автора заметки, чего со мной не случалось уже давно – в последние месяцы я ощущал только имманентный ужас бытия.
Каково, а? Вот хорошо, что я не пишу книг (данный лечебный дневник, конечно, не в счет). Что хотел сказать рецензент по существу? Черт его знает, но желчь так и брызжет. Работу критика я еще могу понять – пересказал кое-как чужой сюжет, добавил запаха своих подмышек, и готово. Но этот-то даже объяснить не смог, о чем книга. Зато насрал.
Нет ничего ядовитее завистливой уязвленности мелкого человека. Повезло Пятигорскому, что умер – а то бы, наверно, расстроился.
Я даже полез в интернет, чтобы посмотреть значение слова «папанча». Читал минут десять, но так ничего и не понял – кроме того, что это что-то недоброе на языке пали.
Точно так же из найденных мною аннотаций совершенно невозможно было взять в толк, о чем книга «Наблюдение за наблюдающим», хотя почти все слова по отдельности я понимал.
Ясно было одно: если маленький столбец ехидной хулы так сильно мне помог, покойный Пятигорский был хорошим человеком и важным для нашего времени буддийским мыслителем. Иначе подобного облегчения ни за что не наступило бы.
Вот такими парадоксальными путями подвижники духа помогают живым существам даже после своей смерти. Спасибо тебе, Александр Моисеевич, от всего сердца за твои труды и дни – и вечная тебе память!
Дальше пошло уже намного проще.
Это было как вылезать из колодца (случился со мной в детстве такой опыт). Сильнее всего пугает сама мысль о том, что из склизкой и скользкой тюрьмы уже не выбраться, и от этого страха легко можно утонуть – но потом, когда удается враспор поставить ноги на стены, понимаешь, что выход есть, и он совсем недалеко… Тут надо закусить губу – и ползти к свету вверх.
Мне, правда, следовало сползать вниз во тьму, подальше от этого света. Но это, как ни странно, было даже сложнее.
Приходилось много пить. Ныла печень, которую, с одной стороны грыз алкоголь, а с другой виагра, свербела обожженная носоглотка, болело все вообще… Но сансара становилась все ближе, и я уже чувствовал ее теплое родное дыхание.
Еще через два дня на поправку пошел Ринат. Ему помог не кто иной, как Дамиан – самым неожиданным образом.
После завтрака я зашел к Ринату на виллу и увидел его сидящим на диване со стволом в руке. Это был современный боевой пистолет, из тех, что выглядят почти детскими игрушками: камуфляжно-болотного цвета, с пластмассовой рукоятью.
Я знал, что Ринат любит и собирает оружие – пистолет, несомненно, был настоящим. В первый момент я испугался, подумав, что он хочет меня убить: как раз за день до этого я увел у него почти триста восемьдесят тысяч долларов по нашей программе взаимного воровства.
Но я тут же сообразил, что очкую не по делу. В данном конкретном случае Ринат меня только похвалил бы. Мало того, я даже не знал, сколько за это время увел у меня он.
Потом я подумал, что он устал бороться и решил застрелиться. Но это совсем не было похоже на Рината – он больше всего боялся потерять собственника своих денег, а при самоубийстве сохранить его не удавалось никому… Нет. Тут было что-то другое.
– Ринат, ты чего?
Ринат посмотрел на меня темными жгучими глазами (кто видел этот взгляд, не забудет его уже никогда) – и сказал:
– Дамиана грохнуть хочу.
Понятно, подумал я. Все не так страшно.
– Я тоже, в принципе, хотел бы. Но мы же договорились, что убивать его не будем. Накажем, да. Примерно накажем, тоже да. Но сейчас не девяностые, Ринат. Сейчас не убивают.
– Ты не знаешь… Ты думаешь, я за этот пантограф… Нет.
– А за что тогда?
Ринат вздохнул.
– У Дамиана другой аттракцион есть. Называется… «Последний день Помпей», что ли. Как-то про древний Рим, я уже не помню точно.
– «Помпейский поцелуй». С него все и началось.
– Да-да. Он меня так с ним развел, так развел…
– Как именно?
– Клянись матерью, что никому не скажешь.
– Клянусь, – ответил я, – хотя старушка уже в лучшем мире. Я ведь и так не скажу. Ты же знаешь, Ринат.
– Знаю… Я тебе верю, Федя. Дамиан, значит, обещал, что они найдут на дне моего сознания самые заветные невыполненные желания. А потом их исполнят. И от этого вроде наступит глубокое внутреннее счастье. Я поверил. Положили меня на кушетку. Сначала про зефир и пастилу долго объясняли, даже сладко во рту стало. Потом два часа о детстве расспрашивали. Что, чего, как, когда… И на такое подписали…
– На что?
– Объяснили, что мне обязательно белую ослицу надо трахнуть. Якобы у меня такой центральный скрипт с детства и без этого настоящего удовлетворения от жизни не будет никогда. И так убедительно аргументировали… Кинофрагменты показали с Вуди Алленом, где он с овцой в кровати лежит. Говорили, для западного интеллектуала сегодня обычное дело. Если дрочить не хочет.
– А ты?
– А я, мудак, поверил.
Мне пришлось укусить себя за щеку, чтобы не засмеяться. Потому что засмеяться в такой ситуации было бы смертельно.
– И ты…
Ринат кивнул.
– Он и организовал. В горах, красивое место. Я там отдохнул даже. Вроде нормально все прошло, хотя счастья, конечно, никакого не было. Его вообще нет, счастья… Но главное, сука, до меня только вчера дошло. Он же наверняка меня на скрытую камеру снял. И будет теперь шантажировать.
– Ринат…
– И хорошо, если шантажировать. А вдруг он эту съемку сразу на сторону продаст? У меня ведь врагов много, сам знаешь.
– Ринат…
Я сел рядом с ним на корточки, осторожно вынул пистолет из его руки и спрятал в карман халата.
– Теперь послушай меня внимательно, Ринат. Во-первых, если тебя когда по этой линии достанут, то не с белой ослицей, а с твоими трансиками. И неизвестно, что хуже, потому что в какой стране мы живем, ты знаешь.
– Ну это да, – сказал он задумчиво.
– Во-вторых, – продолжал я, – меня Дамиан тоже на эти пустоты подписывал. И телеобъективом с дрона снимал. Чтобы никаких харассментов потом не было. Чтоб видно было, что я
