Боль снова обожгла всю левую половину тела, но цепкие пальцы немного ослабили хватку. Я снова поднатужился, и крыло, прорвав ткань летного комбинезона и оттеснив лямки парашюта, вырвалось наружу и полностью расправилось у меня за спиной. Чувство невероятного облегчения разлилось по всему телу. На какие-то доли секунды мне показалось, что я в полном порядке, что все хорошо. Затем ветер подхватил мое новенькое крыло и загнул его в сторону. Я закричал от боли. Но каким-то странным образом это движение крыла замедлило мое кружение в воздушном потоке.
Святые угодники, так вот в чем дело: правое крыло нарушило симметрию и лишило меня аэродинамики, из-за него-то я и не смог стабилизироваться. Теперь, с появлением еще одного крыла, у меня появился шанс взять ситуацию под контроль. А если не получится, я погибну.
Парашют окончательно запутался, захлестнул ноги и стал совершенно бесполезен. Я раскинул руки в стороны и представил, что мои только что прорезавшиеся крылья повторяют движения рук.
Как ни странно, крылья повиновались.
Довольно быстро руки у меня затекли и начали болеть, однако новорожденные крылья все еще были недостаточно крепкими, чтобы нести меня. Спина и шея горели от напряжения. Мой полет мало походил на изящный полет птицы, его даже трудно было назвать планированием. Я изо всех сил старался держать крылья развернутыми и все же падал. Мне казалось, что к моим рукам привязаны два больших фанерных листа, которыми я пытаюсь опираться на воздух.
Я сам стал чем-то вроде живого парашюта, да к тому же не очень надежного. И все же я предпочитал быть живым парашютом, чем дохлой птицей.
Все произошедшее со мной заняло несколько секунд, и жить мне оставалось тоже несколько секунд. Деревья, мелькающие на земле постройки, сама темно-коричневая земля неумолимо приближались. Парашюты моих приземлившихся товарищей были беспорядочно разбросаны по полю. Я видел людей, одни бежали от меня, другие — ко мне. С крыльями мое падение значительно замедлилось, но все же оно было недостаточно медленным, чтобы назвать его мягкой посадкой.
В последних нескольких футах над землей воздух стал теплым и более плотным. Я приметил длинную полосу кустарника на краю поля. Скрипя зубами от напряжения, я попытался вытянуть шею вперед, приподнять левую руку и левое крыло, а правое крыло немного опустить вниз. У меня получилось. Я сделал небольшой вираж и направился прямиком в кусты.
Ноги проволокло по верхушкам кустарника, висящий на мне парашют зацепился за сучья, что еще немного снизило скорость падения. Мгновение — и я обрушился на землю. Ноги подогнулись, и я неуклюже завалился набок. Одно крыло свернулось и оказалось подо мной, снова причинив острую боль, второе осталось торчать вверх у меня за плечом.
Каждая клеточка моего тела разрывалась от боли.
Несколько мгновений я лежал абсолютно неподвижно, затем со стоном перекатился на живот. Обмякшее крыло — мое крыло — поволоклось за мной по траве. Я мельком заметил, что оно светло-каштанового цвета — такого же, как мои волосы. Мышцы на спине дрожали от напряжения. Я сделал глубокий вдох и осторожно поднялся на четвереньки. Земля закачалась подо мной. Казалось, зрение, как объектив в видеокамере, переключилось в режим «приближение»: я видел массу мелких деталей — примятые стебли травы, маленькие комочки почвы, потревоженных насекомых, которые разлетались в разные стороны. Сознание плыло.
Я медленно поднялся. Парашютные стропы все еще опутывали ноги. Сердце отбивало бешеный ритм, но дыхание было на удивление ровным. Напряжение в спине постепенно отступало, и лишь боль от удара о землю давала о себе знать. Я выпутался из парашютных строп и, покачиваясь, сделал несколько неуверенных шагов.
— Тейлор! Не двигайся!
Я упал на руки отца.
— Сынок, слава Богу! Ты не ранен? Что за черт…
Он посадил меня на землю и сам опустился рядом, не переставая говорить со мной тем мягким и спокойным голосом, так хорошо знакомым, всегда вселяющим чувство безопасности. Отец знает, что делать. Я беспомощно смотрел на него. К горлу подкатил комок. Всю жизнь я старался походить на отца, я старался быть таким же отважным, как он, чтобы оправдать гордое звание сына полковника Роберта Оуэна, но единственное, что мне удалось, — напугать всех до полусмерти, едва не разбившись при первом же самостоятельном прыжке, да еще превратиться в идиотскую птицу.
Отец помог мне справиться с ремнями парашютного ранца. Это оказалось не так-то просто сделать.
— Давай-ка посмотрим, в чем тут дело, — начал отец. Я услышал его удивленный возглас. И почувствовал, как отцовские пальцы перебирают перья моих крыльев. — Боже мой, Тейлор! Что произошло?
Отец осторожно приподнял защитный щиток моего шлема. Выражение его лица не оставляло ни малейших сомнений — полковник Оуэн был в шоке. Впервые в жизни мне показалось, что отец сейчас заплачет.
— Тейлор, твои глаза! Что с ними?
Неожиданно мы оказались окружены толпой людей.
Некоторые нацелили на меня объективы своих камер, точно стволы пистолетов. Я инстинктивно поднял руку, защищаясь от вспышек.
Отец вскочил на ноги и принялся по-военному четко отдавать команды сгрудившимся вокруг нас людям, стараясь оттеснить их подальше от меня. Я тоже стал подниматься на ноги, мышцы на спине непроизвольно папряглись, крылья сами собой сложились за плечами в уже ставший привычным горб, а их концы слегка запутались в лоскутах разодранного летного комбинезона. Это движение у меня за спиной привлекло внимание столпившихся людей. Я в испуге шарахнулся в сторону.
Мир завертелся, словно я опять оказался в воздушном потоке. Я споткнулся. Перед глазами все поплыло. Последнее, что я запомнил, — объектив укрепленной у меня на предплечье камеры, нацеленный мне точно в лицо.
Я отключился.
Глава 3
Мигель. Я не один
— Мигель! Звук. Звук включи. Rapido[3]!
— Да, бабуля! — ответил я, не отрывая глаз от экрана телевизора.
На экране молоденькая журналистка прижимала наушник к уху и
