– Расскажи им, как много они для тебя значат. Может, стоит вспомнить о лучших моментах, которые вы провели вместе. И скажи, чего ты желаешь им в будущем.
Это определенно звучит как последние слова. И, черт побери, они действительно могут оказаться последними.
Запинаясь на каждом слове, я выговариваю:
– Я не хочу, чтобы мама и Сэмми видели, как я плачу.
Его голос звучит мягко:
– Тогда нажмешь на паузу, вымоешь лицо и попробуешь снова.
Я киваю.
– Сейчас я выйду, но если захочешь, чтобы я вернулся, только крикни.
Он забирает свой ноутбук и уходит в ванную, а я смотрю на свой, продумывая, что я хочу сказать маме. Я глубоко вздыхаю. А потом еще раз.
Всхлипнув, я нажимаю на кнопку «ЗАПИСЬ». И рассказываю маме, какой виноватой я себя чувствую, и что она – лучшая мама в мире. Я люблю ее за то, что рядом с ней мы с Сэмми чувствуем себя особенными. Несколько раз мне приходится начинать все заново, но в итоге мне удается записать все, что хочу, с начала и до конца.
Потом я записываю видео для Эви. Что бы вы сказали лучшей в мире подруге? Я стараюсь изо всех сил, и из-за этого плачу снова, но не останавливаю запись. Я вспоминаю, как в начале каждого школьного года мы рисовали карту, чтобы как можно чаще встречаться друг с другом на переменах. И каждый раз, когда мы виделись, я испытывала момент спокойствия посреди хаотичного учебного дня. Она всегда была моей опорой. Я заканчиваю видео, напевая «Капитан Кранч, Капитан Кранч, Капитан Кранч».
Если бы выпутаться из всего этого было и правда так просто.
Я сморкаюсь и делаю несколько глубоких вдохов, прежде чем записать видео для Джека. Оно по большей части о том, что мы могли бы и должны были бы сделать. Когда я заканчиваю видео, меня переполняет ощущение, будто меня обманом лишили чего-то, что толком даже не стало моим.
Остается самое сложное видео. Но что мне сказать Сэмми?
Я нажимаю на кнопку «ЗАПИСЬ» и прочищаю горло. «Привет, приятель. Вот и я оказалась в скучнющей больнице. Придумала послать тебе небольшое видео, просто на случай…» На случай чего? Нет, я не могу этого произнести.
Я стираю записанное и начинаю снова.
И снова.
Адски сложно пытаться сказать своему младшему брату, что все будет в порядке, если знаешь, что он будет опустошен произошедшим. Нет, я не хочу, чтобы последним, что Сэмми от меня услышит, была ложь.
Наконец, я говорю от всего сердца:
– Привет, Сэмми. Если ты смотришь это, дела пошли не слишком хорошо. Я знаю, что тебе грустно. Я хочу, чтобы ты знал – это было прекрасно, быть твоей сестрой. Ты – самый сильный человек из всех, кого я знаю. И даже если они не успели найти лекарство для меня, я уверена, что для тебя – успеют. Не могут не успеть.
Я останавливаю запись, чтобы вытереть слезы, а потом продолжаю:
– Как бы то ни было, теперь ты должен позаботиться о том, чтобы мама не влипла в неприятности. Не давай ей слишком громко слушать гранж. А когда она придет с работы по-настоящему уставшей, дай ей возможность прилечь. Пока она отдыхает, ты сможешь создать целую команду персонажей в стиле манга или придумать новый плакат. Я люблю тебя, Сэмми.
Щелчок мыши.
Только теперь я понимаю что-то важное о брате. Все эти годы я считала, что его страсть к рисованию – способ приятно провести время, может даже бегство от его повседневных проблем. Но теперь я понимаю, что это еще не все. Сэмми хочет оставить след, создать что-то, что продолжит существовать, вне зависимости от того, сколько проживет он сам. Как я могла не понимать этого раньше?
Часто моргая, я сохраняю видео в папку с названием «НА СЛУЧАЙ КРАЙНИХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВ».
Потом я сворачиваюсь в клубок под одеялом и смотрю по телевизору передачу о глобальном потеплении, пока Шейн не возвращается из ванной. У него опухшие глаза. Ничего не спрашивая, он швыряет свой ноутбук на кровать и плюхается рядом со мной. Мы сидим плечом к плечу, уставившись в телевизор. Мы не двигаемся с места, пока не приходит доктор Калдикотт, по-прежнему одетая в скафандр. Ее взгляд выдает полную растерянность.
Шейн крепко сжимает мою руку.
– Не тяните.
Она скрещивает руки на груди и глубоко вздыхает.
– По всему западному побережью, возможно, более сотни жертв. Похоже, доктор Стернфилд вышла на контакт с сообществами людей, которые зарабатывают на жизнь, добровольно участвуя в клинических испытаниях. Более того, состояние Ксавьера стало очень нестабильным. Нам пришлось его реанимировать дважды за последние несколько часов.
Из моей груди вырывается всхлип. Этот милый парень, который заслуживает намного больше времени. Вместе с Себастьяном.
Шейн говорит:
– Похоже, у нас довольно фиговые шансы, да?
Доктор Калдикотт качает головой.
– Как только мы что-нибудь узнаем, мы вам сообщим. Тем временем…
Я чувствую, как ускоряется пульс Шейна.
– Мы уже записали прощальные видео.
Доктор Калдикотт резко дергает головой. Но вместо того, чтобы отругать нас за то, что сдались, она кивает.
– Парни, которые служат в Афганистане, сделали бы так же.
Следующие несколько дней погружены в мутный лихорадочный туман. Я провожу как можно больше времени в видеочатах, говоря другим то, что должна сказать, даже если при этом приходится плакать. Врачи вводят нам интерферон, но концентрация вируса в нашей крови остается прежней.
Через неделю нашего пребывания здесь, 4 июля, в День независимости, я разговариваю с Сэмми в видеочате. Он размахивает флажком.
– Мама возьмет меня посмотреть фейерверки и…
Жестокий приступ грудного кашля прерывает его рассказ.
Я по привычке тянусь за коробкой с платками.
– Твое участие в программе AV719 как нельзя кстати. На следующей неделе, да?
Глаза Сэмми наполняются слезами, и он с трудом выговаривает:
– Никаких клинических испытаний.
– Они не будут их проводить?
Но ведь «Nova Genetics» даже не является главным организатором этих исследований.
Сэмми качает головой.
– Они будут проводить испытания, но я в них не участвую.
Я едва могу дышать. Они вышвырнули его оттуда из-за меня?
– Сэмми, я смогу это исправить. Давай я позвоню доктору Гордону, а он сможет позвонить в университет.
Сэмми пристально смотрит в камеру, тяжело дыша.
– Это не их решение. Мама не хочет рисковать. Только не после того, что случилось с тобой.
Я вскрикиваю, ужасно перепугав Сэмми, и Шейна, который тут же подбегает ко мне. Я отмахиваюсь от него и кричу в экран:
– Это безумие. Дай поговорить с мамой.
Сэмми качает головой.
– Генная терапия – не панацея. Ты-то должна это понимать.
– Это совершенно другое. Поверить не могу, что вы мне не сказали. Дай поговорить с мамой сейчас же!
Когда она появляется в кадре, я кричу:
– Как ты могла забрать Сэмми из исследовательской программы?
– Успокойся. Ты его пугаешь.
Мой
