Я тщетно пыталась вырваться из хватки Васа. Костяшки моих пальцев прижимались к лицу Акоса. Тени неумолимо поползли к нему. Мне они, увы, не повиновались. Я никогда не умела ими управлять. Акос застонал, Айджа держал его, чтобы он не смог отстраниться.
– Отлично! – воскликнул Ризек, вставая. – Канцлер Туве, Керезет. Я жду.
Я отчаянно сопротивлялась Васу, выкручивая свою руку. Тени зазмеились, и чем яростнее я боролась, тем больше их становилось. Ток, наверное, насмехался надо мной. Вас оказался сильнее меня, и я не могла с ним справиться. Придавив меня к полу одной рукой, второй он тянул меня за запястье, пока моя ладонь не легла на шею Акоса.
Такое мне не могло привидеться даже в страшном сне.
Плеть Ризека бьет Акоса Керезета.
Я почувствовала тепло Акоса. Моя боль рвалась наружу, желая, чтобы кто-нибудь разделил ее со мной. Она ворвалась в его плоть. И вдруг я обнаружила, что вместо обычного ослабления она только возрастает. Мои мышцы вибрировали от напряжения. Акос завопил, я эхом повторила его крик. Тело потемнело от Тока, я превратилась в центр черной дыры, в клочок беззвездного Окоема, каждый изит моего тела горел от боли и просил пощады.
Наши с Акосом голоса соединились, как две ладони. Я закрыла глаза.
Передо мной – деревянный стол с белесыми кругами от мокрых стаканов. На нем – груда записных книжек, и на каждой – мое имя: Кайра Ноавек, Кайра Ноавек, Кайра Ноавек. Я знаю, где я очутилась. В кабинете доктора Фадлана.
– Поток течет сквозь каждого из нас. Он заполняет нашу плоть, как жидкий металл – формы для литья – опоки, в каждом случае принимая иные очертания и проявляясь по-разному.
Моя мать, сложив руки на коленях, сидит справа от меня, прямая как палка. Я вижу ее совершенно отчетливо, вплоть до выбившейся прядки волос над ухом и припудренного прыщика на подбородке.
– Дар вашей дочери причиняет физическую боль не только ей самой, но и другим людям, что свидетельствует о неких процессах, происходящих в глубине ее личности, – продолжает доктор Фадлан. Чтобы узнать точнее, потребуются дополнительные исследования. Но пока все выглядит так, будто девочка считает, что она это заслужила. И сейчас она просто пытается нести непосильную ношу на своих плечах…
Вместо того чтобы оборвать доктора, как было когда-то, мать молча склоняет голову. У нее на шее пульсирует жилка. Мама поворачивается ко мне. Она еще красивее, чем мне запомнилось. Даже морщинки в уголках глаз выглядят восхитительно.
– И что ты об этом думаешь, Кайра? – спрашивает она и внезапно превращается в танцовщицу с Огры, ту с подведенными глазами и костями, светящимися под кожей.
Я каким-то образом замечаю даже крошечные впадинки в ее суставах.
– И что ты об этом думаешь, Кайра? – повторяет она.
– Не знаю, – отвечаю я моим нынешним, взрослым голосом.
Оказывается, в кресле сижу я, теперешняя, хотя доктора я посещала в детстве.
– Моя боль… она словно хочет, чтобы я ее прочувствовала и с кем-нибудь разделила.
– Правда? – улыбается танцовщица. – И с Акосом?
– Боль – это не я. Она не выбирает. Боль – мое проклятие.
– Нет-нет, – возражает танцовщица, глядя на меня в упор.
Ее собственные глаза – уже не карие, какими я их запомнила во время танца. Они – дымчато-серые и настороженные. Глаза Акоса, которые я узнаю и во сне.
На месте огрианки появляется Акос. Сидит на краешке стула, как птица, готовая взлететь. Стул под ним выглядит каким-то несерьезным.
– Каждый токодар заключает в себе проклятие, – изрекает он. – Но не бывает дара, в котором нет ничего, кроме проклятия.
– Положительная сторона заключается в том, что никто не может мне навредить, – отвечаю я.
Едва договорив, я понимаю, что не права. Люди вполне способны мне навредить. Им вовсе не обязательно до меня дотрагиваться или пытать. До тех пор, пока меня беспокоит собственная жизнь, или жизнь Акоса, или жизнь едва знакомых мне заговорщиков, я столь же уязвима, как и прочие.
Я прищуриваюсь, мне в голову приходит другой ответ.
– Ты сказал, что я – нечто большее, чем нож или орудие. Думаю, ты прав.
Акос улыбается мне слабой улыбкой, и на его щеках появляются ямочки.
– Дар – это сила, – удивленно добавляю я. – Вот чем одарило проклятие.
Ответ, зародившийся во мне, похож на бутон тихоцвета, который неторопливо раскрывает свои лепестки.
– Я смогу все вынести. Я выдержу боль. Я смогу.
Акос гладит меня по щеке. Он превращается в танцовщицу, та – в мою мать, а мама – в Отегу.
Видение померкло, я вновь оказалась в тюрьме. Мои пальцы касались щеки Акоса. Мощная ручища стюарда стискивала мое запястье. Акос скрипел зубами. Тени токодара окружали нас дымным облаком. Оно было настолько плотным, что я не видела ни Ризека, ни Айджу, ни стеклянных стен.
Глаза Акоса, полные слез и боли, нашли меня.
Было бы так просто послать все мои тени прямиком в Акоса! Я проделывала это сотни раз, после чего на моей левой руке появлялся новый знак.
Нужно лишь открыть канал – и тогда боль соединит нас, как дыхание или как поцелуй.
Можно позволить ей излиться из меня, подарив нам обоим успокоение в смерти.
Но Акос не заслуживал такой участи.
И я резко разорвала связь. Между нами словно с треском захлопнулась дверь.
Я оставила всю боль при себе, пожелав, чтобы моя плоть потемнела, как чернила, которые плещутся в бутылке.
И я содрогнулась в агонии.
Но не закричала. Не испугалась. Я точно знала: я сумею выжить.
Часть четвертая
26. Акос
Где-то между сном и явью ему показалось, что он видит колышущуюся ковыль-траву. Вроде бы он находился дома и вдыхал запах снега и промерзшей земли.
Тоска пронзила его сердце, и Акос уснул.
Капли масла на воде.
Кажется, некоторое время назад он стоял на коленях на тюремном полу, наблюдая, как тени Тока маревом поднимаются над Кайрой. Густые клубы Тока окрасили плечо Айджи в цвет маренго. Кайру Акос видел теперь очень смутно, лицо девушки было запрокинуто, глаза закрыты, как будто она спала.
А теперь он лежал на тощем тюфяке. Его голые ноги прикрывало термоодеяло, из руки торчала игла. Кто-то пристегнул его запястье к раме койки наручником.
Боль и воспоминания о ней исчезали в оцепенении.
Он подвигал пальцами, острая игла зашевелилась под кожей. Акос нахмурился.
Что с ним? Где он? Может, ему до сих пор снится сон?
Он, наверное, давным-давно погребен в могиле под амфитеатром Воа…
А Ризек требовал рассказать ему об Ори Реднэлис. Об Ориэве Бенезит или как
