– Раньше я был парализован ниже пояса, – напомнил я. – И если бы начал гулять по ночам, братия объявила бы меня чудом и в нашу обитель потянулись бы паломники.
– Угу, именно потому, когда ты начал ходить самостоятельно, они тщательно это скрывали от всех, включая папского легата, – иронично заметила Апистия. – Ладно, запишем, что раньше приступов лунатизма не наблюдалось. Пошли, присядем?
Она указала на лавочку сбоку от водопада, и мы направились туда. В ее походке чувствовалось нечто неестественное – она была легкой, грациозной, но какой-то механической. Меня осенило:
– Апистия, простите, а можно нескромный вопрос?
– От тебя можно, – сказала она. – А вот Призраку я бы не разрешила. Спрашивай уже.
– Простите… Вы раньше тоже были парализованы?
Она остановилась, не дойдя пару метров от лавочки, взглянула на меня… и рассмеялась! У нее был очень странный смех, словно что-то клокотало внутри:
– Говорят, если ребенок рисует у человека уши, значит, они у него когда-то болели, – произнесла она, заставив меня вздрогнуть. – Все мы видим мир через призму своего опыта. Была ли я парализована? Нет, но в наблюдательности тебе не откажешь.
Она подошла к скамеечке и села, приглашая меня присесть рядом. Я опустился на скамейку, мельком подумав, что прошло всего-то чуть больше, чем полгода с тех пор, как я стал ходить самостоятельно, но я уже не обращаю внимания на то, как сажусь, встаю, хожу…
– Признайся честно, дружище, – сказала она. – Когда вы первый раз шли на имплантацию, вы боялись, правда? можешь не отрицать, я хорошо видела ваш страх. Это нормально. А теперь представь себе, что ты просыпаешься и ощущаешь себя в чужом теле, хм… ну, пусть даже и не совсем чужом. На самом деле, ты это тело хорошо знаешь, и это еще хуже. Лорду надо отдать должное – он максимально смягчил этот процесс, но даже Лорд не всемогущий… не был всемогущим.
Заговорив о Лорде, Апистия стала грустной. Пошарив по карманам, она выудила плоскую фляжку и протянула мне:
– Выпьешь? За светлую память Лорда?
Я кивнул и выпил. То ли у Апистии закончились запасы ее страшного пойла, то ли изменились вкусы, но это виски оказалось намного лучше прошлого.
– Он был для меня как отец, – начала рассказ Апистия. – А в некотором смысле он и являлся моим отцом. Никогда не верила, что он может совсем умереть, хотя видела его мертвым, и не раз. Да я и сейчас не верю, все жду, что он появится, обзовет нас засранцами и заставит работать.
– Вы плачете, – заметил я. Апистия отвернулась, а когда повернулась, слез на глазах уже не было:
– Ладно… давай посмотрим, что с тобой не так. Наклони голову, здоровила.
Я послушно наклонился, и она провела рукой по моему затылку сверху вниз – и замерла там, где голова соединяется с шеей:
– Ага, вот оно. Ну ни хрена себе…
Другой рукой она легонько толкнула меня в лоб:
– Ну, блин, изобретатели – самородки… – сказала она со странным весельем. – Сам придумал? Держу пари, что Джинн постарался, без него тут явно не обошлось.
– О чем это вы? – не понял я. И тут Апистия схватила меня за грудки. Чтобы было понятно – у наших комбинезонов особо прочная ткань со специальной подкладкой, так, что захватить его в кулак – та еще задача, но она схватила с такой силой, что, кажется, несчастный комбез затрещал.
– Вы чем вообще думаете? – спросила она. – То поперлись в заброшенную шахту, то вытащили Августа, не спрашивая не то, что помощи – разрешения, теперь вот это… Я промолчу о том, что авария «Атлантиса» кажется в нынешних обстоятельствах не такой случайной – может, да, может, нет, теперь хрен поймешь. Будем считать, что вы в этом не виноваты. Но вот это… ты понимаешь, что если бы тебя попробовал остановить кто-то другой, не из кураторов – ты стал бы убивать?!
– Почему вдруг? – удивился я.
– По кочану, – отрезала она. – Тому, что тебе голову заменяет. Ты думаешь, вы первые до этого додумались? Хрен тебе на рыло, как говорил царь Соломон, это только кажется, что что-то новое, а все давно уже по триста раз переживали. Ты слыхал про Мусуаши?
– Что-то такое слышал.
Она отпустила мой комбинезон и передразнила:
– «Что-то такое слышал»… тьфу на тебя. Он эту вашу мантру еще в шестнадцатом веке опробовал, и не факт, что первый в истории. Мертвый ронин… – и она добавила что-то на незнакомом мне языке, похожем на славянский – я понял только слово «мать».
Я молчал, не зная, как реагировать на ее вспышку, а она отпила из фляжки и протянула мне:
– Выпей… эх, в одном старик Ниттен Дораку[35] был прав – смерть выбивает всю дурость из души почище, чем хорошая хозяйка половичок. Вообще говоря, чем больше я смотрю на вас, тем больше убеждаюсь, что Лорд не зря на вас поставил. Если бы вы так не частили, если бы не забегали вперед…
Я взял протянутую фляжку, сделал большой глоток. Апистия забрала фляжку и фыркнула:
– Вы с Джинном чертовы гении! Идеальная штука для общения с пагрэ. Дешево и сердито. Пойду порадую Надин, хотя она, бедняжка, наверно, за голову схватится.
Она встала и, протянув руку, погладила меня по щеке:
– А ты бесстрашный. И по-хорошему безбашенный. Завидую твоей Тени. Можешь вызвать свою фичу?
Я сконцентрировался. Интересно, они уже закончили? Если да, то хорошо, если нет – то вызвать фичу не удастся. Но Молчаливый гигант появился почти сразу.
– Вот что, – сказала Апистия. – Твой ади-бхикшу поставил себе программу бесконтрольного боя. Ты об этом знаешь?
Молчаливый гигант кивнул.
– Молодец, – саркастически заметила Апистия. – Тогда что он делает здесь, в экипировке?
– Я не мог уследить за этим, – сообщил Молчаливый гигант. – Фредди в курсе, по какой причине.
– Знать не хочу эту причину, – сказала Апистия. – Опять какая-то пакость. Например, попытка законтачить с пагрэ. С таким же успехом можно о чем-то договариваться с акулой. Хватит. С этого момента ты должен контролировать весь процесс засыпания ади-бхикшу до фазы глубокого сна, и процесс пробуждения – до полного прояснения сознания. Сам отключить программу сумеешь?
– Да, – ответил Молчаливый гигант. Апистия с тоской посмотрела на меня:
– И почему вы такие… мы вам что, враги? Трудно прийти и сказать, что вы хотите? Я бы сама тебе эту программу накатала, да еще и с предохранителем. Все равно, чувствую, придется всех вас ею зафаршировать. Эх…
– Можно вопрос? – спросил я. Апистия кивнула. – Что такое ади-бхикшу?
– Ты, – ответила Апистия, – по отношению к своей тулпе, которую вы зовете фичей. В переводе с какого-то языка каких-то чурок – человек-прообраз.
– А пагрэ? – спросил я.
– А это уже второй вопрос, – заметила Апистия. – Но я на него отвечу. Надеясь на то, что до тебя наконец дойдет, что