Голос Арина звучал громко. Не важно, что он говорил на родном языке. Генерал прекрасно понимал по-гэррански. Кестрель сцепила пальцы, вспомнив, как отец велел дезертиру совершить самоубийство. Предпочесть смерть позору. А что он сделает с дочерью, если она скажет Арину правду? Что генерал сделает с ним?
— Арин, прошу тебя, перестань. Ничего я не делала для этого договора. У меня нет времени выслушивать твои глупости.
— Зато на встречи с Тенсеном у тебя время нашлось, верно?
Она постаралась придать лицу невинное выражение:
— С кем?
Арин поджал губы.
«Не говори, — мысленно умоляла его Кестрель. — Пожалуйста, молчи». Она не знала, сказал ли министр Арину, или тот сам догадался, но если он сейчас произнесет слово «Мотылек»… Кестрель вспомнила, как отец смахнул с рамы моль. Уже тогда взгляд генерала выражал удивление: эти паразиты любят ткань, а не краску. Теперь отец без особого труда догадается, как туда попало насекомое. Особенно если Арин потребует подтвердить, что Кестрель и есть Мотылек Тенсена.
«Нет. — Ей хотелось как следует встряхнуть губернатора Гэррана. — Не надо».
Лицо Арина исказилось от досады. Он боролся с собой. «Да, — мысленно подсказывала ему Кестрель. — Правильно. Нельзя же назвать невестке императора кодовое имя шпионки. Нельзя выдавать Тенсена и его истинную роль при дворе. Нет, не говори. Вдруг ты ошибся? Ты поставишь под угрозу чужие жизни. Нельзя, Арин».
С вымученным спокойствием Арин произнес:
— Глупости, говоришь? Да, я заблуждался, но только потому, что ты притворялась. Ты и сейчас притворяешься. Не такая уж ты и бессердечная. Ты попыталась помочь жителям равнины. Когда мы разговаривали в городе, в таверне…
Тошнотворный ужас сдавил горло.
— …я сказал, что ты обрекла людей на гибель. Но отравить лошадей — это лучше, чем сжечь равнину. Не потому ли ты предложила такую идею? Твой отец…
— Я люблю отца.
Арин сделал полшага назад:
— Я знаю.
— Если бы я дала плохой совет, то подвергла бы опасности его жизнь. — Кестрель только сейчас это поняла — и ужаснулась. — Дакраны сами сожгли равнину.
— Да. — Арин как будто хотел что-то добавить, но промолчал.
— Если бы отец оказался там… Многие валорианцы погибли во время пожара. — Кестрель вспомнила Ронана, но не смогла даже произнести его имя. — Если бы я намеренно дала отцу плохой совет, эти смерти были бы на моей совести.
— Они это заслужили, — отрезал Арин. — Эти солдаты удовлетворяли неуемные аппетиты империи, пожирающей все. Гэрран обессилен. Почти все уходит на налоги. Продуктов не хватает. От слабости люди уже отказываются от еды.
Кестрель удивленно посмотрела на него:
— Это не похоже на проявление голода.
— Да что ты знаешь о голоде?
Она умолкла. Арин вздохнул и потер лоб, задев кое-как замазанный кремом шрам.
— Все страшно худые и усталые. С пустыми глазами. С каждым днем ситуация становится все хуже. Сарсин говорит, они почти все время спят. Даже она сама. Если б ты ее видела… как дрожат ее руки.
Последние слова зацепились у нее в голове. «Руки дрожат». Кестрель не знала, почему вдруг вспомнила, как в детстве покрасила воду в фонтане в розовый цвет. Больше двух месяцев назад она упомянула этот случай в разговоре с главным гидротехником. Кестрель как наяву увидела красную краску, которая расходится по воде и становится розовой. Это был эксперимент. Кестрель — сколько ей было, лет десять? — услышала, как Элинор произнесла странное слово «раствор», когда ужинала с отцом. Генерал был высокого мнения об этой женщине, которая служила с ним и построила акведуки для Гэррана. И маленькая Кестрель решила, что тоже должна разбираться в растворах.
Но при чем здесь дрожащие руки? Взрослая Кестрель нахмурилась и вспомнила: эти слова произнес императорский лекарь. Он говорил о том, что бывает, когда человек слишком долго принимает его лекарство… Оно становится смертельным ядом.
Осознание пришло быстро, расползлось по сознанию, как капли красной краски по воде. Кестрель забыла, что прямо сейчас из потайной комнаты за ней наблюдает отец. О том, что рядом стоит Арин, ссутулившийся, измученный сомнениями и страхами. Перед глазами встали шесть костяшек: император, гидротехник, лекарь, услуга, Гэрран и Валория. Кестрель догадалась, как все связано. Пасьянс сложился.
Император понял, что гэррани ему мешают, и решил медленно отравить их через водопровод. Отличный способ избавиться от непокорного народа. Император уже вытянул из провинции все, что мог. Когда гэррани умрут, земли снова достанутся ему. Империя не простила Гэррану восстание.
Теперь особенно важно поговорить с Арином начистоту… Но не здесь. Кестрель покосилась на дверь. Отец мог в любую минуту войти в комнату — и хорошо, если без дворцовой стражи.
Но как же заставить Арина уйти? И как выбраться за ним, если отец сразу все поймет? Он ведь тоже знал о слухах. Видел, как она сражалась за раба на дуэли. Слышал, как Арин произнес эти слова: «Не такая уж ты и бессердечная. Когда мы разговаривали в таверне…»
Арин облокотился на фортепиано и спрятал лицо в ладонях.
— Зря я бросил Сарсин. Зачем я только приехал?
Кестрель хотела прикоснуться к нему. Он выглядел таким несчастным. Видит ли отец, как ей хочется утешить Арина? Внутри Кестрель словно зажглась лампа с теплым светом. Если бы можно было коснуться его руки тремя пальцами — так гэррани просили прощения и выражали благодарность. «Прости меня», — начала бы она. «Спасибо тебе», — потому что Арин поверил в нее и догадался о том, что она так тщательно скрывала. «Я люблю тебя», — сказала бы она. Кестрель почти слышала, как произносит эти слова. Почти видела, как протягивает к нему руку. Никогда ей так ничего не хотелось.
Помедлив, Кестрель произнесла:
— Ты хотел узнать про договор?
Арин поднял голову. Его лицо отражалось в лакированной крышке фортепиано.
Кестрель приняла решение, упавшее на нее, как белый занавес. Она солжет в последний раз, и отец поверит ей, должен поверить. Она сумеет убедительно сыграть эту роль. Потом можно будет поговорить с Арином наедине и все рассказать. Кестрель справится. Она
