— Отец… — позвала Кестрель. Потом громче: — Отец?
Ответа не было. Значит ли это, что он слишком поражен услышанным? Подозревает ли ее? Может, вовсе не желает с ней разговаривать?
Кестрель бросилась к двери и распахнула ее. В коридоре было пусто. Арин исчез. На полу валялось ведро, из которого вытекла мыльная вода. У Кестрель намокли туфли, ногам стало холодно. Она на секунду замерла посреди лужи, а потом начала лихорадочно ощупывать стены, пока не нашла деревянную кнопку в серединке цветка. Панель отодвинулась, свет из коридора проник в потайную комнатку. Там тоже никого не оказалось.
Что это значит? Может, отец ушел спустя какое-то время после того, как пробили часы? До того, как пришел Арин. Неужели все, что она ему наговорила, было зря?
Кестрель сдавила виски пальцами. В голове крутились самые разные догадки, сердце часто билось, и она не столько думала, сколько металась от одной мысли к другой.
Кестрель вернулась в музыкальную комнату и подобрала упавшее перо. Она написала Арину письмо прямо на странице с нотами. Чернила текли, размазывались, а Кестрель рассказывала Арину правду, буква за буквой, о мирном договоре и помолвке, о Мотыльке и о своей любви, о лошадях кочевников и о том, как яд убивает его народ. Она писала с чувством, яростно, порой царапая бумагу кончиком пера.
Слова приходили сами. Письмо было готово за несколько минут.
Свернутый лист, спрятанный в карман, обжигал даже сквозь ткань юбки. Кестрель отправилась в покои отца — генерала на месте не оказалось, и слуга не знал, где его искать. Тогда она наконец вернулась к себе. Две служанки встретили ее, как обычно. От их спокойствия закружилась голова. Кестрель придумала какой-то предлог и скрылась в будуаре.
Оставшись одна, она спрятала в рукав мотылька и застегнула пуговки на манжете, чтобы насекомое не выпало. Как жаль, что Кестрель не додумалась до этого раньше. Если бы мотылек оказался у нее во время разговора в музыкальной комнате, она бы могла показать его Арину. Как знак. Отец не заметил бы фокуса: со стороны показалось бы, что она просто потерла запястье, а мотылек был бы уже у нее на ладони.
Кестрель придумала три версии плана. Если она застанет Арина одного и будет уверена, что их не подслушают, то можно будет поговорить. Вот только… станет ли он слушать? Она вспомнила, с какой ясностью в голосе он произнес последние слова, как холодно… и как легко прикоснулся к ее руке. Словно выдохнул с облегчением. Кестрель уже поняла это. Если она попытается заговорить, Арин может просто развернуться и уйти.
«Пожалуйста, прочти это письмо», — скажет тогда Кестрель и вложит листок ему в руки. А если и этого не получится или если они будут не одни, остается последний шанс: мотылек.
В дверь будуара постучали. Кестрель открыла и увидела одну из своих служанок, совсем молоденькую, тихую и некрасивую.
— Госпожа, — пролепетала девушка, — прошу прощения, мне показалось, что вы расстроены.
— Все в порядке. — Но голос выдавал ее.
— Не послать ли за принцем?
Значит, вот кому платит Верекс. Кестрель поняла, что, вероятно, в какой-то момент принц велел служанке не столько следить за госпожой, сколько присматривать и предупреждать его, если понадобится помощь. Очень похоже на Верекса. Поступок настоящего друга, который придал ей храбрости.
— Нет, — сказала Кестрель служанке. — Все в порядке, правда. Все будет хорошо.
Поначалу ей и впрямь стало лучше. Кестрель вышла из императорского крыла, цепляясь за свой план, как заплутавший путник за руку проводника. Но пока она спускалась по мраморной винтовой лестнице, стараясь не спешить, улыбаться встречным придворным и не обращать внимания на дворцовых стражников на каждом этаже, спасительная рука похолодела. Когда она добралась до крыла, где располагались покои наименее важных гостей, Кестрель казалось, что она держит в кулаке горстку костей: разожмешь пальцы, и все рассыплется.
Кестрель оглянулась. За ней никто не шел. Она повернула в последний коридор. Лучи догорающего солнца проникали в одинокое оконце, заливая стены жутковатым оранжевым светом.
Кестрель остановилась перед дверью. Неужели все вот так просто получится? С другой стороны, потайная комната ведь оказалась пуста. А генерал — ее отец. Он научил Кестрель ездить верхом. Он любит свою дочь — она это знала. Разве это не предательство — бояться, что родной отец доложит императору о подслушанном разговоре? Если генерал вообще что-то слышал.
«Ты уже давно его предала, — шепнул внутренний голос. — И предаешь снова».
Но Кестрель все-таки постучала в покои Тенсена. Внутри раздались шаги, и ее сердце забилось от тревоги и радости. Кто-то подошел к двери. Щелкнула ручка. Дверь отворилась. Увидев, кто перед ним, министр раскрыл глаза в изумлении. Кестрель не стала ждать, пока он заговорит, и проскользнула внутрь.
45
— Вам опасно здесь появляться, — начал было Тенсен.
Кестрель не обратила внимания и промчалась через все комнаты, махнув рукой на всякое уважение к личному пространству. Тенсен с трудом поспевал за госпожой, пытаясь удержать ее — безрезультатно. Она заглянула даже в гардеробную. Наконец Кестрель повернулась к Тенсену:
— Где Арин?
— Я же говорил, — осторожно начал министр, — никто не знает, где он. Клянусь вам, я не прячу его в шкафу.
— А я скажу вам, что он гораздо ближе, чем вы думаете, и все это время явно был не в Гэрране, иначе сейчас лежал бы при смерти. — Кестрель рассказала Тенсену про яд, который уже давно бежит по акведукам полуострова. Услышав новости, старик замер. Кестрель же, напротив, все сильнее волновалась. За своими словами она слышала отголоски их разговора с Арином в музыкальной комнате.
Тенсен сжал ее руки:
— Кестрель, успокойтесь. Не кричите.
Разве она громко говорила? Кестрель тяжело дышала, будто пробежала полмили.
— Где его найти?
— Вам нужно успокоиться.
Кестрель отстранилась.
— Весь город пьет отравленную воду. Я должна предупредить его.
— Вам нельзя. — Зеленые глаза Тенсена смотрели с беспокойством. — Во дворце полно мест, куда вы не можете пойти, не вызвав подозрений. Арин, может, уже ушел. Император казнит
