Рассказ Хасана вновь поверг нас в смятение, хотя мы были уверены, что готовы уже к любым неожиданностям. Он поколебал еще один из тех незыблемых устоев, опираясь на которые люди жили испокон веков. Пределы познания жизни виделись нам такими широкими, что за ними, казалось, уже просто ничего не могло быть. Наши же пределы после путешествия в подземелье вдруг расширились настолько, что представились нам просто немыслимыми. Перед нами открылись просто ужасающие ее многообразие и широта простирания, дав к тому же нам понять, что и это еще далеко не предел. Теперь же Хасан сообщил нам, что у нее, оказывается, есть еще и глубина, столь же немыслимая и безграничная. Ибо картина, нарисованная Хасаном, явно намекала на то, что тремя жизнями вглубь она совсем не исчерпывается.
Мы еще долго расспрашивали Хасана, стремясь как можно лучше и подробнее представить себе описанные им построения живых глубин. Однако он не смог больше добавить почти ничего толкового, ибо неимоверные пестрота и нагромождения, которые он увидел, в его голове легко перемешивались в сплошную невразумительную массу, не давая как следует разобраться в деталях. И поняли мы лишь то, что в основе построения этих грандиозных сооружений лежат те же самые узы, о которых говорил Омар, а всеми их проявлениями управляют те же самые силы, о которых говорили Саид и Ибрагим. Однако и это открытие нельзя было назвать мелочью.
Постепенно с Хасана мы переключились на каждого из нас, уже просто допытывая друг друга в попытке составить какую-то общую картину. Но тут выяснилось, что головы наши явно переутомились с непривычки к такому количеству необыкновенного, ибо мы даже общими усилиями так и не смогли извлечь из них чего-нибудь путного. Поэтому, подумав, мы решили прервать это увлекательное, хотя и утомительное занятие, чтобы затем вернуться к нему с отдохнувшими и подготовленными мозгами. Однако прежде было решено добавить ко всему происшедшему последний, заключительный штрих, ибо среди нас остался еще один, не примеривший панциря…
Доспех до странности легко и мягко скользнул по моему телу, будто был смазан изнутри жиром. Едва слышно похрустев, пластины заняли свои места, плотно прижавшись одна к другой, лишь слегка поворачиваясь при движениях. Несмотря на то что панцирь плотно охватил тело, я чувствовал себя совершенно свободно, совсем не ощущая тяжести, которую неизбежно причиняют обычные доспехи. Нельзя сказать, что я совсем его не чувствовал, но он сидел на мне настолько удобно и гармонично, что казался чем-то вполне естественным и само собой разумеющимся. В нем совсем не было жарко или душно, тело дышало мягкой свежестью, и можно было подумать, что отверстия в пластинах сделаны специально для проветривания. Своей же упругой плотностью он внушал удивительно незыблемую уверенность, рождая чувство полной защищенности и неуязвимости. Затем я почувствовал тепло, почувствовал не внезапно, а совсем обыкновенно, как от любой одежды, хотя тепло это было совсем другим. Оно исходило от меня и передавалось панцирю, впитываясь в него и заполняя отверстия в пластинах (я отчетливо чувствовал это), и, заполнив его до краев, потекло внутри него во всех направлениях по множеству незримых путей. Это очень напоминало вьющийся вокруг меня густой и плотный рой мельчайших насекомых, едва касающийся моего тела. В какой-то едва уловимый момент эти потоки, сначала – робко и единично, затем – все сильнее и полнее, стали проникать в мое тело, вовлекая его в свое неудержимое движение. И вот уже я весь потек вместе с ними, сливаясь и перемешиваясь, становясь одним целым с панцирем и этим странным теплом, которое уже начало растекаться за его пределы. «Взгляни в себя!» – вдруг прозвучало в моей голове, как когда-то в вавилонском храме. И не успел я осмыслить эти слова, в моей голове, как в зеркале, отразилось то, что происходило сейчас внутри панциря. То, что двигалось сейчас там, было на самом деле не теплом, а светом, который, вероятно, я видел, наблюдая за другими. И все его движения во всей своей бесчисленности и непостижимой многогранности были далеко не хаотичными. Он двигался по панцирю от отверстия к отверстию, от пластины к пластине, в стольких направлениях, сколько можно было составить сочетаний пластин и отверстий. Он менял эти направления, вспыхивал и гас многие тысячи раз за мгновение, но не беспорядочно, а подчиняясь непостижимой, но абсолютно строгой и четкой системе. Это была та самая система, которую я мимолетно увидел, когда пытался разгадать порядок отверстий. Она, это чувствовалось совершенно безошибочно, была направлена на какую-то очень важную цель, понимание которой было за гранью моего разума. Но этот свет двигался не только в толще металла. Он, как я уже отметил, искал и находил точки и пути соприкосновения с таким же светом, текущим внутри меня и испускаемым мною. Он сливался с этими потоками и направлял их, подстраивая
