Изложив все, что мог, само собой, опуская подробности, Олег указал на шестерых бунтовщиков, что стояли перед ним:
— Это были они. Вон тот, — Олег указал пальцем на высокого звероподобного мужика, презрительно скривившего губы, — насиловал старшую девочку, уже мертвую. А этот… этот — добивал младшую. Остальные стояли и смеялись, подбадривали этих. И точно принимали участие в преступлении. Я предлагаю матери девочек и ее сестре назначить кару этим нелюдям. Как капитан этого корабля (Адал объяснил Олегу его права и возможности капитанской должности), я имею право судить. Вы, будучи наследниками, теперь хозяева этих рабов и можете поступить с ними так, как хотите. Можете приказать их казнить, можете продать в рудники, можете оставить на судне. Итак, ваше решение?
Женщины замерли, их взгляды блуждали по мрачным, испуганным, злобным лицам насильников. Потом Магда не очень громко, но звонко сказала:
— А ведь вас хотели отпустить. Мы слово дали лекарю, что, если он нас вылечит, мы вас отпустим! А теперь что? Вы довольны?
Рабы молчали, переминаясь с ноги на ногу. Цепи позванивали, грудь вздымалась, дыхание было учащенным и тяжким. Ну да, будет тут тяжкое, когда решается — жить тебе или умирать!
Олег не знал, какое решение примут женщины. Он бы на их месте просто убил этих тварей — без затей, без изуверства. Просто убил, и все. Хотя и это в какой-то степени неправильно. Разве они заслужили легкую смерть? Но все равно — не опускаться же до уровня этих тварей?!
— Подведите ко мне этого! — Магда указала на того насильника, что замучил младшую девочку. — Сюда его!
Она указала на люк, закрывающий вход вниз, под палубу. Тяжелая дубовая крышка, окованная по краям медью, сейчас была закрыта, и получилось что-то вроде импровизированного эшафота.
Насильника подхватили под руки, отцепили от общей цепи, разомкнув замок, и под рычание, ругань и вой негодяя подвели к хозяйке. Она жестом показала, как следует его уложить, а потом… приказала перевязать ему ноги выше колен. Перетянуть их у самого паха. А еще — перетянуть член. Под корень.
Насильник понял, что с ним хотят сделать, стал ругаться черной бранью, а потом вдруг зарыдал, стал умолять убить его, не мучить. Но женщина, лицо которой превратилось в жуткую и прекрасную белую маску, была глуха и к его ругани, и к его стонам и плачу. Она повернулась к Олегу и попросила:
— Когда я закончу, ты остановишь у него кровь и залечишь раны. Слышишь? Он должен жить как можно дольше! Долго, очень долго! И каждый день помнить о том, что он сделал! Иначе справедливости в этом мире нет! И пусть все видят! Пусть все знают, что бывает с теми, кто насилует и убивает маленьких девочек! Помнишь, что ты сказал? «Девочек насиловать нельзя!»
Олег стоял в растерянности — что делать? Участвовать в казни таким вот образом? Он, врач, будет залечивать раны казнимых? Участвовать в казни?
А впрочем — ну не залечит, и что? Их выкинут прямо так, без лечения. И будут они ползать, истекая кровью, пока не умрут от болевого шока и заражения крови. Так надо?
Но ведь заслужили! Точно заслужили!
— Хорошо… — кивнул он, едва шевельнув губами, и женщина молча кивнула. Затем Магда шагнула к мачте, вытащила из петель здоровенный, острый как бритва топор и подошла к дергающемуся, как червяк на раскаленной мостовой, преступнику.
Топор в руках этой совсем невысокой женщины казался огромным, будто сделанным для кино, ненастоящим. Эдакий деревянный муляж, покрытый серо-стальной краской. Но это был не муляж. Женщина держала его на плече, как заправский лесоруб, и видно было — ее аккуратные, маленькие руки достаточно сильны, ведь она — купеческая жена, которая ходит в поход по морю со своим мужем.
Олег многого про нее не знал, но тут же понял — она точно не была изнеженным, хрупким цветком.
Женщина подошла к лежащему мужчине, размахнулась под непроизвольный вздох наблюдателей, и с силой, яростно закричав, опустила топор на бедро казнимого, лежавшего полностью обнаженным. Топор с противным чавканьем и хрустом врезался в мясо, прошел через кость и воткнулся в крышку люка с глухим, отозвавшимся внутри галеры звуком.
Первым ударом она немного промахнулась, не рассчитала ширины бедра, да и бедро было объемистым, мускулистым. Опытный мясник отрубил бы его одним ударом, а тут — не привыкшая работать топором женщина. В общем — каждую ногу ей пришлось ударить три-четыре раза.
Казнимый уже потерял сознание, когда к нему подошла Марго с небольшим, очень острым ножом в руках. Почему Олег определил, что нож был очень острым? Да потому, что стальной клинок мгновенно отхватил член насильника почти под самый корень, чуть ниже шнура, которым его перевязали бойцы.
А затем Магда оглянулась на Олега и требовательно посмотрела ему в глаза. Олег содрогнулся, но вида не показал, шагнул к лежащему в луже крови обрубку человека и возложил руки на культи. Через несколько минут сосуды срослись, мясо и кость приобрели зарубцевавшийся вид. Как и обрубок члена, жалко торчавший внизу живота. Большего Олег не мог, да и не хотел делать.
Казнимого оттащили в сторону, вместе с обрубками его тела. Он так и лежал без сознания — Олег погрузил его в сон, чтобы не мешал, не действовал на нервы стонами и мольбой.
Следующим был тот, кто убивал старшую девочку. И все повторилось — стук топора, крики, только этот до последнего был в сознании, и когда Марго отрезала его член, умолял, просил, рыдал: «Убейте, пожалуйста, убейте! Пожалуйста, смилуйтесь!»
Но над ним не смилостивились. И он занял место рядом с первым насильником.
А потом был третий. Четвертый. Пятый.
Магда махала топором так, будто всю свою сознательную жизнь только и делала, что казнила преступников. Ни следа усталости, ни сожалений, ни слов. Только белое как мел лицо, забрызганное кровью, да топор, слишком большой для стройной, как юная дева, женщины.
Когда шестой насильник остался лежать возле борта — без ног и члена, — Магда выпустила из рук окровавленный топор, покачнулась и каким-то утробным, хриплым голосом проговорила:
— Этих вывезти на базарную площадь
