– Значит, вырастили приёмыша, а он…
– Вот и я им сразу сказала, тогда ещё: горе в дом зазываете! Да кто ж слушал меня?
– Погоди, сестрица разумная. С лица красавец парнишечка… улыбка хорошая…
Розщепиха поджала губы, глянула в сторону.
– Не стала б я без правды клепать. Помета злая на нём.
– Нешто тело огарышем непотребным?..
Розщепиха отмахнулась ладонью, пригубила ещё пива, наклонилась к уху подруги:
– Хуже дело! Рубцов-то мы уж каких не видали…
Изумлённая Путинья прижала руки ко рту.
– Значит, истинно бают про страшное диво! Будто являлись по Беде младенцы в письменах самородных. Из облаков падали…
– В самородных или нет, врать не стану. И про облака не скажу, это всё Пенёк хвастал. А письмена сама видела. Вот тут, на груди.
Путиньюшка заботливо отвела руку подруги, не позволила показывать на себе. Сотворила охранительный знак, наотмашь погнала зло:
– Да ну их совсем, сестрица Шамша! Давай лучше про весёлое говорить.
Вот по белой по дороженькеСанки лёгкие летят.Подломились резвы ноженьки,Помутился светлый взгляд.Кабы горе это лютоеУгадать мне наперёд!Он другую шубой кутает,Нежно за руку ведёт.«Вот моя невеста милая!Ставь на свадьбу кисели!А тебя, любовь постылая,Хоть бы вихри унесли!»«Поздорову тебе, добрый господин и брат мой. Итак, тщательно подготовленный случай привёл меня в деревню, соседнюю с известной тебе. Я надеялась вновь увидеть отрока и, буде дозволит Владычица, прельстить его дочерью. Увы, мы разминулись. Юнец уже несколько месяцев путешествует с друзьями твоего старого друга, и это было первое, о чём мне здесь рассказали. К тому же Царица поволила наслать изрядную бурю, карая меня, по тяжким моим грехам, ещё и пыткой бездействия. Я торопилась уехать, как только это станет приличным, но тут в гости прибыла злыдница, о коей я писала тебе. И я возблагодарила Правосудную: воистину, Она лишь испытывала меня, готовя награду! Никто не знает лучше тебя, господин мой, как легко развязать язык глупой и завистливой бабе. Распалившись обидой, эта пыль без понуждений и подкупа открыла всё, что мы с тобой так долго силились выведать. Знай же, брат: твоё предви́дение оправдалось. Думаю, теперь мы легко проследим судьбу отрока и поймём, есть ли истина в словах простецов…»
За море!
Галуха негромко перебирал знакомые струны. Андархский уд создан сопровождать беседы мужей. Искусное плетение звуков откликается в душах спорящих, озаряет неведомые пути. Почему дикомыты давно поняли это о своих гуслях, а в просвещённой Андархайне слушают бесносвятов, не терпящих свободной гудьбы?..
– Не нравятся мне эти слухи, – прогудел Телепеня.
– А что тебе, брат, мило последнее время? – засмеялся Марнава. – И то не так, и это не по сердцу.
– Хобот сказывает, в Шегардае дворец уже изнутри убирают, – заметила Кука. – Письма шлют туда и сюда, выкупают где ковёр, где сундук, а чего не найти, в ремесленных по памяти создают.
– Значит, вправду царевич невдолге на городской стол сядет, – мрачно подвёл итог Телепеня.
Четвёртый на совете, Лутошка, потягивал брагу, помалкивая в присутствии старших. Воруй-городок населяли очень страшные люди, но Лутошку Галуха боялся особой боязнью. Глаза писаря Окула, белые на белом лице… Борода багряных сосулек… Взмах ножа, готового с той же лёгкостью и ему, Галухе, горло рассечь…
– А что нам царевич? – подбоченился весёлый Марнава. – Юнец глупый. Когда ещё в свою волю войдёт!
Галуха мог бы им про Эрелиса порассказать, да не спрашивали. Игрец сидел в уголке, старался пореже взгляд поднимать. Довершал одну голосницу, затевал без передышки другую.
– Царевич – простецам надежда, – сказала Кука. – Чает народишко: с ним окрепнет закон. Торговцы без страха по дорогам поедут. Люд посовестный, повольный в цепях на каторгу побредёт.
Марнава отмахнулся:
– Это с чего бы? Само по его велению станется?
– Про то своя сплётка в людях гуляет, – подал голос Лутошка. – Будто первым указом кликнут Неуступа на воеводство.
Телепеня с Марнавой разом поскучнели. Стали поглядывать один на другого, на боярыню. Лутошка это заметил, сказал ещё:
– Горожане, я слышал, надвое судят. Одни его, Неуступа, на нас загодя у́ськают. Другие шубы шьют – с ним на дикомытов ратью идти.
– Про войну речь давняя, – оживился Марнава. – Дело доброе! Двинется войско – и на нашу долю с воза хоть мало, а упадёт.
Боярыня что-то вспомнила, свела брови.
– Погодь, Лутонюшка. Ты ведь с разведа слово доставил? Будто у Пролётища некая дружина без повести канула? Купец ждал, не дождался?
– Там два воеводы ходили. Может, и Неуступ морозом погиб.
Галуха тяжко привыкал к воруй-городку. Ох, не гневи судьбу, не ропщи, тяготы исчисляя! Из Выскирега спасался от страха, от утеснений? Безбрежной воли просил?..
Пальцы собственным разумением похаживали по струнам, даруя звучание песням. Не всем, которые знали. Только тем, что госпожа Кука одобрила. Галуху изрядно удивил её выбор. Боярыня, за чью улыбку когда-то спорили царственноравные, осталась безразлична к напевам, звучавшим у подножия трона. Избрала присущие выскирегским развесёлым домам.
Галухино песенное подношение она выслушивала седмицу назад, составляя очередное притирание для лица. Свежей мазкой осчастливила Марнавину дру́женку. За ней – Чагу. Потом глаз не сводила с обеих дур, розовых, волшебно помолодевших. Наконец велела поднести зеркальце, всех выставила из шатра… и к вечеру затворилась в скорбном уединении. Не подпускала ни Телепеню, ни баб. Даже с молодым любимцем, Лутошкой, говорила через завесу. На люди показалась только сегодня. Цветущая, праздничная, избывшая морщины двадцати лет жизни. Лишь в глазах мрела тень страха.
Телепеня ладонями грел, гладил ногу возле колена.
– Повезёт, Ойдригович впрямь к северу копьё обратит. А не повезёт, как жить станем?
– Как жили, так и впредь проживём, – удивился Марнава. – Чем доселешний обычай стал плох? Нешто размяк, брат? Домоседом заделался?
Ватаг налился бурой кровью, готовый кому угодно показать, размяк или нет. У Галухи пальцы окоченели на струнах, горло захолодила близкая сталь… Мудрая Кука поторопилась вмешаться:
– А я тебе, Марнавушка, расскажу. В доселешних изъездах тебе кто противился? Хорошо, если домашнее войско. Ратники дворовые и воеводы такие же. Ты Неуступа, орлик мой, помнишь ли?
Марнава как будто сделался меньше.
– Поди забудь…
– А войско под себя урядит?.. А Хобот что баял, когда ты его от Селезень-камня едва живого привёз? Много войска послали мораничи с тем отпрыском пригульным? Всего одного! Так, Лутонюшка?
– Так, – кивнули медные кудри. – Во́рона жуткого.
– Всего одного, – повторила Кука. – И больше нет ни Лигуя, ни двора его, ни лихих молодцов. Шаечки смелые с пути поворачивают, чёрное пёрышко увидав… А к Лигую уж какие ухо-парни стекались!.. Кругом прав батюшка наш. Совет надо держать. Думу крепкую думать, как бы на царское копьё голову не сложить.
– Думай, кому невдомёк. Иные загодя позаботились, – с удовольствием перебил Телепеня. – Вот моё слово, на нём стоять буду. Мыслю, за море ехать пора. В Аррантиаде доли искать. Ты, Марнава, напоследок сходишь пощупаешь, какой такой поезд моими лесами пройти хочет беспошлинно… Пока хоробрствуешь, я шатры соберу, на Киян
