Подглаварь и Лутошка смотрели в немом изумлении. Одна Кука не дивилась замыслам, которые сама нашептала. Галуха забыл наставления, повёл гордый медленный танец, принесённый из Фойрега. Никто не заметил.
– Так царевич когда ещё водворится, – обрёл голос молодой следопыт.
– Повременим, пока на плечах погоня повиснет? Затравленными в утёк бросимся? – усмехнулся ватаг. – Нет, друже. Ныне серебра полны скрыни. На кораблях не тесниться стать: сколько надо, все выкупим. А за морем… Мне, что ли, про кощеев вам сказывать? Рабы!.. Мы да в благодатной земле угла не найдём? Безначальное стадо примучим, как отцы наши в былые годы примучивали. Новое владение урядим, как отцы уряжали. – Помолчал, облизнул сладкую пену с усов. – Боярынька у нас уже есть. И державец для двора найдётся: Капуста.
Лутошка сидел, приоткрыв рот. Медленно вбирал сказанное. Вот, стало быть, почему один с младенчества коновод, а прочие только в рот ему смотрят. Вожак не робеет запретов, не ведает страха. Без боязни пробует всё, что иные дерзали. Без оглядки затевает неслыханное. Невозможное.
Марнава задумчиво произнёс:
– А там и венец выковать можно…
Телепеня с нескрываемым торжеством откинулся на подушки.
– Думаешь, Хобот у Селезень-камня над бабьими румянами трясся?.. Подай, жёнка, ларец!
Кука того только ждала. Обернулась, вытащила из-за себя подголовник. С виду обшарпанный, простой, но Галуха знал такие ларцы. Извне берёста, изнутри луб, меж ними – кованая решёточка. Боярыня сняла с шеи ключ на длинном шнурке. Под пальцами Телепени чуть слышно щёлкнул замочек.
Галуха пытался зажмуриться, отвернуться, чтобы лишнее мимо зрачков пропустить… не совладал. На грубых ладонях разбойников, на куске тёмно-синего бархата мерцало дивной работы очелье. Цветы, звёзды, крылатые молнии, исполненные в серебре.
– Из глубоких вод вынут, – щурясь на мягкий блеск, сказал Телепеня. – Находчик и цены находке не знал. За лопасть вяленого мяса Хоботу отдал: бирюлька! Ну а Хобот андархского выморочного добра с лихвой навидался. Смекнул, что́ в руки пришло.
– Сон утратил, гадавши, как нещечком распорядиться, не прометнувшись, – с видом причастницы подхватила боярыня. – За деньги продать? Так у него барыш держится до кружала, как ещё собак и нарту не прогулял!.. Хотел было в Коряжин поспешить, владыке грозному поклониться. Ан забоялся.
– С государя Хадуга станется в награду кнута и дыбы отмерить, – довершил Телепеня. – Нам ли не смыслить того, на каторге битым!
– Правильно забоялся, – кивнул Марнава. – Как пойдут спрашивать, где взял, с кем, много ли ещё святынь от наших глаз прячешь!
Лутошка тоже кивнул. Каторга с палачом его счастливо миновали. Однако закабалённым ходил, битья принял изрядно.
– Я и сам Хоботу всей цены не дал, зато погибель следом не выпустил, – сказал Телепеня. – Эй, гудила! Что ты там заладил, ажно зубы свело? А ну пой как следует! Про Кудаша нам давай!..
Галуха едва не выронил уд. Сталь у горла… кровавое бульканье… Он спешно заглушил струны, чеканившие царскую величавую выступь. Через немалую силу разогнал морок. Успокаивая дыхание, взял несколько глубоких, грустных созвучий.
Самовидца рассказ и досужих людей пересуды,И добро, что навскидку не вдруг отличимо от зла,И обычная жизнь, что порой так похожа на чудо…Вы послушайте, я расскажу вам, как было, друзья.Сын простых земледельцев, он гнул на боярина спину,Отдавая свой труд, кулаки молчаливо сжимал.Чтобы младших детей не пришлось продавать на чужбину,На богатом торгу он мальчишкой впервые украл.…А ведь вначале Галуха кривился, слушая Лутошкины басни о гибели Кудаша. Но приказал батюшка Телепеня – и сам вот на что употребил отмеренный Владычицей дар. Вот на какой срам сладил струны, радовавшие царевичей.
Он всего-то и взял зачерствелого хлеба кусочек,А неправый судья заковать повелел в железа́,Заточил на рудник неподъёмные глыбы ворочать…Вы послушайте, я расскажу вам, как было, друзья…Доля шестая
Новый урок
В этот день Ознобиша бессовестно долго проторчал на исаде. Скоморохи Шарапа давно унесли сказ о доблести Гайдияра в иные края. На подвыси властвовала уже другая ватага. Ознобиша следил, как возвращались в ловкие руки ярко раскрашенные шары, слушал зубанки, гусли и бубны, временами словно всплывая к жестокой яви из короткого сна. Полно, люди, о чём это вы, когда меня на плаху ведут?
«Ясно, тем первым уроком Ветер не удовольствуется. Ещё знать бы, кто мне кару назначил, чтобы я в любимую книжницу каждый день выходил, как на казнь? Ждал, помилуют или голову срубят?..»
…Один за другим подбегали прикормленные мезоньки. Сказывали новости, о коих судачить на исаде будут лишь завтра.
– Слышал, добрый господин? Купец Жало домочадца недосчитался. Девка отворот дала – взял с моста сиганул.
– Площадник узнал, ногами затопал. Ласёхам велел следить, кто на мосту замешкается – в шею гнать…
Ласёхами, сладкоежками, мезоньки именовали порядчиков.
– Доба-лакомщик, чьи постилы у государя Эрелиса подавались, с женою советовался, – доносил пронырливый Кобчик. – Мыслит благословения испросить, пекарню калачную выкупить да наладить.
Ознобиша даже ему внимал, будто прощаясь. Перед глазами стояла Чёрная Пятерь. Ветер читает письма, коих немало течёт к нему когда с бродячими торгованами, когда – с нарочными гонцами. Читает, крутит в пальцах длинный боевой нож. Рукоять в бирюзе, струистый клинок с надписью. Прочитанное Ветру не нравится. Нож слетает с руки, блеснув, втыкается в дверь. Дверь тотчас приоткрывается. «Звал, отец?» – спрашивает Лихарь. Источник тяжкой ладонью сминает ворох грамоток на столе. «Да, сын. Собирайся-ка в Выскирег…»
– Дяденька… а сухарика?
Вновь зазвучали крики торговок, гнусавые жалобы нищих, запели скоморошьи свирели. Досадуя на себя, Ознобиша развязал кармашек, вынул большой кусок сухаря. Показал, но сразу не отдал. Знал обычай мезонек немедленно исчезать с лакомством в кулаке.
– Вот что, друже… Слыхал ли когда про котёл, от праведных царей заведённый?
Кобчик мигом вернулся к привычной настороженности. Пуганый воробьишка, опасливый, вороватый и хитрый.
– Ну… слыхивал…
– Святой Аодх, праотец нынешних государей, воздвиг кров для бездомных, очаг для озябших, светоч для блуждающих без пути, – начал рассказывать Ознобиша. – Посмотри на меня. Я сам бы мог принять судьбу побирушки, но вместо нищеты служу третьему в лествице и сам волен других оделять.
Мезонька переминался, не спуская глаз с сухаря. Давно заготовленные слова предстали Ознобише жиденькими струйками дыма. Ветер с Кияна нёс их мимо нечёсаной головы, без остатка размыкивал на ледяных клыках капельников. Подавив вздох, Ознобиша отдал Кобчику сухарь:
– Однажды вас соберу, ещё расскажу.
Эти слова прозвучали уже в пустоту. Ознобиша тоскливо огляделся, слизнул с пальца прилипшую крошку. Пошёл знакомыми ходами сквозь населённый пещерник. Со стен, выложенных панцирями давно погибших существ, грустно смотрели большеокие птицедевы. В отсветах жирников подрагивали нарисованные руки-крылья, вскинутые на плечи рыбомужей перед вечной разлукой.
Сойдя в книжницу, Ознобиша долго устраивал на знакомой полочке жирник. Бесконечно пододвигал скамеечку. Смахивал незримую пыль со столика, к которому давно уже никто не смел прикоснуться. Устыдившись наконец, поручил себя Матери Милосердной, несколькими привычными движениями скрутил замок, поднял крышку.
Сунулся вовнутрь сундука.
На «Умилке Владычицы» стоял опрятный берестяной коробок. Ознобиша
