Шапка свалилась, жаркий язык гулял по уху и шее.
«Я был у твоих…»
Чужой лес отступил, подёрнулся дымкой. Возник твёржинский двор, знакомый до последнего уголка. Подскочили Ласка с Налёткой, упали перед гостем, восторженно извиваясь. Выбежал Жогушка, кинулся на шею… умом Светел понимал – Рыжику, но казалось – ему самому. «Ишь малец вытянулся!.. Жених!» Мама… бабушка… Окружили Рыжика-Светела, гладили, обнимали. Хватаясь за стену, подоспел Летень. Застыл на пороге, зелёно-карие глаза стали круглыми. Мама обернулась к нему. Как-то так обернулась…
«В ней двойня».
– Что?..
«Она не умеет слышать меня. Я сказал Младшему».
Жогушка насторожился, тронул мамин рукав…
Видение расплылось. Светел тщился ухватить его, как добрый сон, изгоняемый пробуждением.
– Рыжик! Да погоди! Раздразнил!
«Почему ты не с новой стаей, Аодх? Тебя выгнали?»
Пришлось объяснять:
– Ты видел множество людей, идущих на север?
«Да. Я видел стадо на берегу. Там Опасный и твоя стая. А ты здесь. Один».
– Я здесь, потому что не всё стадо собралось. Мне Сег… Опасный велел ждать отставших. Придут, не придут, через три дня к своим побегу.
«Сюда едут сани. Столько, сколько у меня лап с крыльями. Завтра будут. Эти люди мне не понравились».
Светел пожал плечами. Сеггар ему велел не в дружество с отсталью вступать, а взять под щит да к поезду проводить.
«Лучше не медли, брат. Вернись в стаю».
Рыжик казался встревоженным.
– Брат, что случилось?
«Мой сын Смурошка ввадился прятаться в тучах над людскими угодьями. Он ещё не выучился летать так долго, как я. У него нос в молоке, он любопытен, самонадеян и глуп…»
Теперь и Светел насторожился:
– С ним беда?
«Нет. Однажды он встретил чёрный дым, маравший небо запахом горелой плоти. Бездумный детёныш облетел это место над самым снегом, прячась за деревьями. Он узрел Страшного».
Так симураны прозвали Ялмака Лишень-Раза, вождя Железной дружины. По плечам тараканьими лапками пробежал мороз. Светелу вспомнилась Торожиха. Гнедая борода, разметавшаяся по волчьей безрукавке. Взмах топора… Своя щенячья отвага ничуть не мудрей Смурошкиной выходки.
«Сын мне поведал. Смотри».
И Светелу предстал чужой лес. Большая поляна мелькала в прорехах меж толстыми плащами деревьев, в полосах света от огромного, пышущего лютым жаром костра. Середина уже провалилась, сокрыв мертвеца, отданного огню. У края талого пятна стояли воины, один выделялся, голый по пояс. Светел рассмотрел только спину, но стан, осанка, неправдоподобная мощь… Ялмак держал в руках лук. Тенью пронёсся ствол дерева, пернатые древки, пригвождённое тело. Напуганный Смурошка стремительно вильнул прочь… Как ни краток был миг, лицо убитого помстилось знакомым. Уж не тот ли молодой лекарь, что в Затресье убирал старцу бельмо? Чем Лишень-Раза прогневал? Любимого отрока от безнадёжной раны не исцелил?..
Пока Светел гадал, Смурошка снова лёг на крыло, вплотную миновав двоих человек. Тонкий слух симурана выхватил клок разговора.
«Сказали бы мне тогда: однажды с кудашатами сговоримся…»
«Чему дивишься, свет Оскремётушка? Им казна Зоркина, воеводе голова Неуступова…»
Светел сказал, помолчав:
– Если по пути, заглянешь снова к моим? Донесёшь, что со мной всё хорошо?
«Я бы лучше остался подле тебя. Страшный хочет встать на ваш след…»
– Лети спокойно, брат, будь надёжен. Мы всех били, кто допрежь нападал. И впредь, буде сунутся, вразумим.
Некогда это была рыбацкая деревушка. Уютное гнездо на кромке материка, отгороженное от грозных накатов широкой полосой островитого моря. Деревня так и называлась – Ото́ки. Когда загорелось небо и Киян встал на дыбы, половину островняка смело напрочь, но грохочущая вода остановилась у порога жилищ. Потом море ушло. Когда всё начало замерзать, люди тоже ушли. Разведали в глубине страны зеленец, отстроились заново…
Старые Отоки, давно укрытые саженями снега, всё-таки не стали забытищем. Последняя деревня перед северным пустоземьем, раскинутым до Светыни, обратилась в торжок на пути поездов, что тянулись вдоль матёрого берега. Когда появлялись переселенцы, на прежнее место бежал весь зеленец. Бабы выставляли рыбу и квашеную озёрную капусту. Мужики держали присмотр. Девки пялились. На молодых кощеев, каждый из которых мог за морем стать самовластным хозяином – если в пути не погибнет или вновь под иго не угодит. На дружинных воинов без кола и двора, зато гордых и знаменитых прямо сейчас…
Большой поезд уполз к северу вчера утром, однако торг не спешил расходиться. Ждали отставших. Тех, кого ради в деревне покинули витязя с отроком.
Снежный холм Старых Отоков был весь изрыт норами. Товарам хранилище, жильё сторожам в ожидании поезда. Светел издали углядел Хвойку в окружении девок. Парнище цвёл румянцем. Сладко же, когда красёнушки льнут, угощают сушёным борканом, а главное – слушают! Так в рот и глядят!
– Вот тогда господин витязь и говорит мне: что, брат? За нашими сбегаем или сами всех выследим, воеводе головы принесём? А я ему…
– Хвойка! – Светелу недосуг было слушать враньё, даже складное и хвальное. – Поди сюда, дело есть!
Парень с неохотой покинул милый кружок. Девки надули губы:
– В гусли поиграешь нам, дикомыт?
Светел повёл Хвойку прочь, подальше от внимательных ушек, завешенных серебряными серёжками. Пока шли, отрок сощурил проницательный глаз:
– Дал бы хоть разок посмотреть, каково перекидываешься.
– Что?..
– Зверем пахнешь, – сказал Хвойка. – И вона, шерстинки рыжие зацепились. Лисовином по лесу скачешь? Я ни-ни, я никому…
Светел остановился:
– Слушай, что скажу. Снаряжайся. Сеггара догонять побежишь.
«Ну вот…» Хвойка тоскливо оглянулся на девок, но прикусил язык, да правильно сделал.
– Весть передашь, – хмуро продолжал Светел. – Памятуй крепко. Ялмак-воевода с разбойной шайкой сошёлся, что Кудаш прежде водил. Севером на Киян идёт, нам путь заступить хочет. Ищет себе чести, шайке добычи. Всё затвердил?
Хвойка не сдержался:
– Это ты ныне зверем нарыскал?..
Светел промолчал.
– А ну спросят, где сведал?.. – не отставал Хвойка.
– Про то мой ответ. Твоё дело во все ноги бежать.
Оточанки, притихнув, смотрели со снежной завалинки. Один гусляр, другой врун забавный, с обоими радостно. А вот были у дружинных свои воинские дела не для праздных ушей, не для девичьего разумения. Тяжкие дела, суровые, страшные. Даже и знать о них не хотелось.
Отсталь
Малый поезд о шести санях прибыл на другой день утром. Первыми о его приближении донесли местные парни, ходившие на развед. Здесь давно выучились цеплять пёсьи потяги к поясам: снег вихрями, бубенцы на все голоса. Они-то, скороходы, примчались назад с криком:
– Едут! Едут!
К тому времени, когда у серого окоёма возникла медлительная полоска, оточане вовсю наряжали рундуки. Когда передовая упряжка, отдуваясь паром из ноздрей, вступила на улицу, походников встретили зазывные крики торговок:
– Тёжки жирные, копчёные, крепкие! До заморья не устанешь похваливать!
– Жирок – услада, мёда не надо!
– Селяву кому вяленую? Во рту тает, нутро насыщает! Одну сгрыз, полдня веселись!
– В воде руном и здесь вся как есть, с маткою…
– Мурцовка утиная, по складу старинному, в лесу пожуёшь, добром помянёшь!
– Капустка добрая! Себе квасили!
Светел смотрел на приезжих, сидя в сторонке. Сеггарова наука. Пусть оказывают нрав и обычай, после разговаривать будем.
У хоботных саней бежал мальчишка-подлеток. Светел
