Вечером поезд всё-таки свернулся обережным кру́гом. Вагашские сани, конечно, стояли посередине – сытые гуси меж безвидных сереньких птах. Здесь были самые дикие места на всём пути, самые суровые. Ни зеленца, ни двора перепутного, ни торжка. Дров и тех в оголённом приморье взять было негде, поэтому запас, что с собой везли, впустую не тратили. Всё же из саней вынули железный поддон, только вместо костра сошедшиеся Зорковы ухвостни поставили на него жирники.
Галуха подтянул струны любимого уда:
– Дозволишь ли, хозяин ласковый, потешить народишко?
Зорко, укутанный в крытую цветным сукном шубу, величаво кивнул. Ему уже понравилось везти среди работников своего игреца. Красоваться, походить не на шибая, разбогатевшего перепродажей чужих животов, а… ну самое меньшее на хваткого боярского пригульного. Со своим если не двором, так уж дворней.
– «Хвалу о перстах» нам спой! – слышались голоса.
– «Вы садитесь, друзья»! – перебивали другие.
– Пустите, желанные, с вами песен послушать, – вежливо махнул шапкой молоденький парнишка-кощей. За его плечо держался рослый старик с буквицей, выжженной на щеке.
Зорко умел отличать могущественных воров от бедных и неудачливых.
– Без варнаков обойдёмся! В шею обоих!
Галуха пощипывал струны, смотрел в рот хозяину. Пока Зорко раздумывал, что предпочесть, у внешнего края стоянки зазвенели гусли. Там собралась дружина и часть кощеев, державших сторону Непогодья. Галуха неволей навострил уши.
Нити судеб прядутся Богами…Оттого в безначальные дниНаши пращуры стали врагами –Видно, крепко грешили они.Словно камни, летели проклятьяНад твоей и моей головой…Только мы подрастали как братья,Знать не зная вражды вековой.Сквозь морозную тьму небосводаСинева проступает вдали.Даже если отнимут свободу,Лишь бы душу отнять не смогли!Галуха едва разбирал слова, туда, где он сидел, долетала в основном голосница, и она была прекрасна. А припев!
Брат за брата, встань с колен!И не надо каменных стен…Галуха начал тихонько подыгрывать. Вот же как! Совсем рядом стучалось в душу, прокладывало себе путь что-то крылатое, настоящее… Решиться ли ответить на зов?
– Эй, гудец! – окликнул Зорко. – Заснул!
– Не гневайся, господин. Что велишь играть?
Чем дальше на север, тем меньше на земном лике было шрамов Беды. Щит материка здесь не так вспучило, как у Выскирега. Там Киян отступил на добрый десяток вёрст, здесь кое-где остался в былых пределах. Береговая дорога становилась всё у́же.
На четвёртый день после того, как Сеггар отправил гонца, Светел с Крагуяром, высланные далеко вперёд на развед, рассмотрели в серой дымке подошву скального лба, немногим уступавшего Шепетухе.
– Сеча, – сказал Крагуяр.
Здесь торосы вбило бы под самый обрыв, но мешали быки – громадные отломыши камня, лёгшие отдельными островками. Над самым ближним к Сече реяло знамя. Ветер подбрасывал чёлку из оботурьих хвостов, нёс полотнище с длинной рыбой, разинувшей зубастую пасть.
В пережабине стоял заслоном Ялмак.
Можно было возвращаться к своим, но Светел всмотрелся:
– А вон там что?
– Где?
Они прошли ещё немного вперёд. Посреди дороги торчало белое изваяние. Грева, покидавшая плоть, осела густым инеем, спрятав раны и кровь. Мёртвый Хвойка стоял, обратясь к югу, держал в руках собственную отсечённую голову.
Гонец не добежал.
Кунный слаз
У Светела с Крагуяром были на двоих пустые лёгкие чунки: случись что с одним, второй назад привезёт. Они вырубили из крепкого льда Хвойкины вмёрзшие ноги, подняли мертвеца. Может, ялмаковичи с разбойниками на них смотрели, смеялись.
Дружина собралась кругом павшего. Смерти в поезде уже случались. То обессилеет старец, то баба не ко времени возьмётся рожать. Мёртвым наскоро ладили домовины в торосах, прощальный чин отправляли на ходу. За хвостом обоза плелись тощие волки.
– Отроку с нами быть, пока погребение честь честью не сладим, – приговорил Сеггар.
«А поляжем – вместе в ирий взойдём, где Коготок за чашей пенной нас ждёт…»
Потом воевода велел остановить поезд.
– Двойная сила путь нам залегла, – объявил он собравшимся старшакам. – Ялмак Лишень-Раз, с коим братской любви у меня давно нет, и ещё оковырок разбойной шайки, что Кудаш прежде водил. Врозь мне их зазорно бояться. Вкупе насядут – рук не хватит рубиться. Отрока я слал за подмогой, да не утягнул он.
Было видно: голову Хвойке сняли уже мёртвому. Свой первый и последний бой меньшой Гузыня принял славно. Вот только братьям выручку не привёл.
– И что теперь? – помолчав, спросил Непогодье. Другие переселенцы смотрели то на него, то на Зорка. Кощеи, чёрное мужло, мизинные люди. Половина – бывшие рабы, привычные хозяйского решения ждать.
– Теперь от вас пособления чаю, – сказал Сеггар. – Гонца бы нового надо. И мужам исполчаться. Со мной ратовать выйдете, если подмоги не будет.
Зорко подбоченился:
– Странно мне, воевода! Мы тебя наняли, чтоб ты нас защищал? Или сами твою голову оборонять нанялись?
Сеггар не первый раз поезд вёл. Всякое видел. Со всякими говорил.
– Правда твоя, вагашонок. Силком на рать не гоню. Сломят нас – ты себе смирно стой, пока разбойники твою казну делить будут и дочек за косы ловить.
– Ты, воевода, их присказку слыхал? Волей дашь – охотой возьмём! Кудаш последков не забирал!
Сеггар кивнул:
– Как уж не слыхивать. Говорят, сосед твой, Тарута, надеялся откупиться. Да после хоронить нечего было.
Непогодье медлил принимать чью-то сторону, лишь буркнул в ворот:
– У Таруты небось казны недостало…
– А ты мою казну перечёл? – вскинулся Зорко. – Я ещё Ялмака найму, чтоб дальше провёл!
Ильгра кивнула без улыбки:
– Вот уж Сенхан обрадуется.
– Нанимай, – разрешил Сеггар. – Только прежде мне задаток отсыплешь. И столько же ещё за обиду. Без того ни едины сани с места не двинутся.
– Да ты хуже разбойника! По миру с сумой пустить норовишь?..
– На себя обернись. До сего дня скупишься десять сребреников отдать за то, что мой витязь тебя, отсталого, ждал и Шепетухой провёл.
– Богатство бессчётное! – усмехнулся Гуляй. – Один раз непутку выбрать рябую!
– Поверстаешься, – сказал Сеггар, – тогда буду с тобой слово молвить, до тех пор лучше помалкивай.
– Я…
Ильгра подплыла к Зорку по воздуху. Ласково, снизу вверх заглянула в лицо. Тот расхотел браниться, отвёл взгляд.
Сеггар договорил:
– А вы, мужи смы́сленные, думайте думу. Найдите мне паренька, чтоб не забоялся мимо ялмаковичей проползти. Не о казне речь веду – о жизни и смерти.
На том оробевшие старшаки разошлись. Скоро из кощейского стана послышались громкие голоса, поднялась даже возня, но скоро утихла.
– Дядя Сеггар, – сказал Светел, – меня пошли, долечу! Ловить станут – умаются! Переймут – вырвусь!
Неуступ вздохнул, устало поднял глаза:
– Ты мне здесь нужен. Теперь как ни беги, а с подмогой обернёшься навряд ли.
– Вместо тебя в чело строя десять кощеев поставить велишь? – спросил Гуляй. – И за теми глаз да глаз, не то разбегутся!
Ильгра беспощадно добавила:
– Мне, может, твоё место занять?
«Будто хуже справилась бы! А я сдуру про царский дар хотел расспросить…»
Поезд, остановленный на непривычную днёвку, издали казался почти обычной деревней. Гружёные сани огородом, внутри круга – жилые оболоки в две улицы. Смешливая голь даже названия улочкам дала, по обычаю больших городов: Гунькина да Отрёпьева. Реденькие дымки тянулись сквозь наружные продухи, лишь у Зорка над болочками торчали железные трубы. Его сани, кто б
