Светел с Гуляем и Крагуяром натягивали братский шатёр, когда к дружинной стоянке бочком подошла Избава.
– Тебе чего, дитятко? – окликнула Ильгра.
– Так мне бы… с господином гусляром перемолвиться…
Девка была на себя не похожа. Тихая, глаз не поднимет. Светел проверил, довольно ли тяжела глыба, принесённая для растяжки. Разогнул спину, отряхнул рукавицы.
– Вот он я, славёнушка.
Избава быстро глянула на него, опять съёжилась.
– Так я от господина Зорка… с тобой, добрый витязь, поверстаться пришла… Благодарствовать на берёге…
– Что?
Теперь на Светела смотрела вся дружина. Кто-то кашлянул в кулак. Кто-то хмыкнул, провёл рукой по усам. Светел ещё не всё понял, но скулам стало жарко. Избава теребила махры пояска, сплетённого из распущенной верёвки:
– Добрый господин витязь… ты уж не погнушайся скудостью нашей…
– Э, гусляр! – хохотнул Гуляй. – Тебе кунный слаз перепал!
Дружина женской милостью обделена не бывала. Случалось опасным воинам урывать торопливые, тайные ласки, в глаза не заглядывая, имён не выспрашивая. Случалось за поцелуи сребрениками платить. Но вот если красная девка прилюдно подносит награду, какую просто так не возьмёшь… Благодарит за спасение, за семьян, за себя…
Слазом торгованы зовут особенный выкуп. А что такое куна́, кунка, ку́ночка – надо ли кому объяснять?
Светел стоял столбом, не знал, куда руки деть. Те самые, обученные владеть ремеслом и в гусли играть, и тяжёлый лук гнуть, и двумя мечами изяществовать.
– Не робей, дело молодецкое! – Гуляй откинул входную полстку шатра. – Заодно испытаешь, ладно ли натянули!
«Я робею?! Да я… да у меня…»
Ильгра с воеводой чертили на снегу Сечу, знакомые лукоморья, берег Светыни. Витяжница вскинула голову:
– Постой, девонька! Ты, что ли, молодого непогодича невеста?
– То правда…
– А сказываешь, от Зорка пришла? Они ж со свёкром твоим в бороды один другому плюют!
– Так замирились… Благословили меня и свёкорбатюшка, и жених-избранушка…
Ильгра покачала головой, вернулась к начертанию. Светел за руку ввёл девку в шатёр. Полстка мягко пала на место.
Внутри было холодно, как снаружи, но хоть ветер за ворот снегом не сыпал. Светел сел на ворох свёрнутых одеял, посадил рядом Избаву. Её руки в его ладонях трепыхались испуганными воробушками.
– Трясёшься зачем? – шепнул Светел. – Не обижу…
А сам только думал, как смирить дрожь, пока развязывал в сумраке её кушачок, искал пальцами незнакомое тепло под мехом кожушка, под всеми рубахами. Сердце начало возгораться, радостно погнало кровь в жилы, особенно в самую главную, становую. «Вот!.. Как мечтал… наконец-то… с ро́внюшкой ласковой…» Избава вроде решилась, поверила, тронула жарые волосы, широкие плечи…
Светел бережно увлёк девку на разостланные войлоки, опёрся локтями, потянулся к лицу, ткнулся в щёку… мокрую, солёную, горячую. Разыскал устами уста – а губа-то до крови закушена и дрожит.
– Ты что? – Голос прозвучал хрипло. – Ревёшь, что ли?
Она как могла давила рвущийся всхлип:
– Господин… прости девку глупую…
Светел её выпустил, сел, зло зарычал:
– На что пришла, коли нежеланен?
– Так благодарствовать…
Тут уж прежде ласковые ручищи встряхнули её так, что все косточки подались.
– Правду сказывай, дура!
Бедная Избава, колотясь, задыхаясь, поведала:
– Батюшка Непогодье с моим Неугасом к Зорку пошли, да скверно поладили… Теперь связанные сидят…
– А ты что?
– А я, рекли, если не порадую… не улещу, чтоб Зорку те сребреники простил… так больше ладушку не увижу…
Дружинные воины, собравшиеся кругом Ильгры и Сеггара, неволей обернулись. Бичевы шатра хлопнули, как вхолостую спущенные тетивы: разъярённый Светел выскочил вон, таща за собой девку. Ни влево, ни вправо не посмотрел, сразу ринулся Гунькиной улочкой, мимо кощейских саней, обшитых рогожами. Шагал так, что Избава, отменно скорая на ходу, поспеть не могла.
– А я думал, за наставлением спешит, за советом, – улыбнулся Гуляй.
Ильгра вздохнула:
– Пойти, что ли, приглядеть? Ведь наворотит мальчоночка с пылу, всей ратью не отскребём.
В Зоркин детинец Светела попробовали не пустить. Двое дюжих работников скрестили охотничьи копья:
– Куда? Без слова хозяйского…
И полетели, запрокидываясь, влево-вправо, а копья воткнулись в снег и застряли.
Избава донесла правду. Отец с сыном сидели за оболоком спина к спине. На шум короткой схватки они встрепенулись, подняли головы. У того и другого торчали тряпки во рту. Девка бросилась развязывать.
Светел рявкнул вслед:
– Что просто не пожаловалась, надолба?..
Нашёл кого укорять! Сироту, безответную захребетницу. Да и дружина боевая поезд от разбоя пасёт, а не в поезде правых с виноватыми разбирает. Во дворик заглядывали Зорковы чада и домочадцы, но сразу прятались. За пределами санного огородика разрастался тревожный шум, звучала громкая ругань. Наконец из тёплого оболока в одной безрукавке вылез хозяин:
– Ты что у меня порядничаешь, дикомыт?..
Светел очень нехорошо двинулся к нему. Успел заметить испуг на лице Зорка. «По окаянной-то шее да святым кулаком…»
– Стой, – негромко сказал сзади Сеггар.
Светел замер, оглянулся. Где один из нас, там и знамя! Позади стояла половина дружины, все не занятые в дозоре. А за витязями толпились кощеи. С дубинками, даже с топориками.
– Тебя кто звал, воевода? – снова осмелел Зорко. – Не твой суд здесь, прочь ступай! Да оттябеля своего забери!
– Верно, моё дело сторона, – легко сдался Сеггар. – Пошли, детушки.
И повёл ухмыляющуюся дружину обратно, а кощеи, не видя больше помехи, устремились вперёд.
– Чужой девкой свой должок отдавать?
– Ты на торгу нас не прикупил!
– Бей!
Дело всё-таки обошлось без расправы. Обозлённые поезжане требовали Зорковой головы, но остановил Непогодье. Хотя сам был и на гнев скор, и на руку тяжёл, и сына в путах только что видел.
– Остережёмся кровь лить, без того враг впереди, – передавали его слова для тех, кто сам не слыхал. – Мы, андархи, законом живём. Я виру приму. И воеводе задаток пусть отдаёт, а не то из поезда убирается!
Зоркова дворня смекнула уже, на чьей стороне сила. Бросала копья, отступала в сторонку. Оставшись один, Зорко приуныл, а под занесёнными кулаками встал на колени.
– Что возьмёшь за бесчестье, свет Непогодье?
– А было бесчестье-то? Посягнул её витязь?
– Нет!..
– Тогда почто на бегу поясок подвязывала?
– Надо было, и подвязывала, тебя не спросила.
– Закон-то, люди? Что закон говорит?
Началось было несогласие. Тут скромный паренёк привёл дедушку, клеймёного вора.
– Ты, Зорко, посовестного старца велел в шею гнать, когда он просился песню послушать. Вот пусть он тебя и судит!
Среди поезжан трудно было найти не знавших кнута. Все согласились: кому, как не старому каторжнику, в законах толк понимать.
Знать бы шибаю, где падать придётся, соломки бы подстелил… Кощейская справедливость оставила ему из шести саней трое. Да и с тех лишнее поснимали.
Когда в крепостце затихли матерные крики, Непогодье привёл Зорка к Сеггару. Тот шёл осунувшийся, помятый, без шапки. В простом обиванце вместо дорогого суконника. Бухнулся на колени, протянул кошель.
– Прими, милостивец…
Он был не дурак. Понял: начни восставать, не то что из сапог в лапти переобуешься – вовсе бос побежишь.
Только про него живо забыли, потому что из-за Непогодья высунулась Избава. Кто сказывал – собою нехороша? Выступка лебединая, очи яхонты!
