Я замолкаю на полуслове, пораженная мелькнувшей как молния страшной догадкой. Ведь если он, этот улыбчивый немец с серо-стальными глазами, о котором я знаю лишь то, что он сам пожелал рассказать, сумел попасть сюда и жонглирует теперь передо мной городами и странами, не случится ли так, что он… Найдет дорогу обратно? И тогда…
– Попробуй, – говорит Бесков, кивая на апельсин в моей руке. – Сладкий.
И размашисто шагает дальше, а я снова вынуждена догонять. Пряный ветер ласково дует в лицо. Если бы мог, давно бы ушел, говорю я себе. Не похоже, чтобы он рвался обратно. Я позволяю восторгу от нашего стремительного путешествия заполнить себя снова, но ничего не забываю. Бесков еще не знает, но именно сейчас я впервые всерьез задумываюсь о том, чтобы стать судьей (это еще не решено, нет, не решено! Хотя кого я пытаюсь обмануть…) и тогда уже я глаз с него не спущу.
– Что ты ему сказал?
Я спрашиваю не потому, что мне действительно интересно. Просто включаюсь в игру. Судя по загадочному молчанию, Бесков тоже. Я не могу этого видеть, но уверена, что он улыбается.
– Так над чем вы так заразительно смеялись?
– А! – Он откидывает с глаз челку и вдруг останавливается. Я почти на него налетаю. – Я сказал, что этот плод любви станет залогом моего счастья сегодня ночью. Марокканский дарижа несколько витиеват…
Выражение моего лица красноречивей всяких слов. Враг повержен и отступает. Он говорил, что хорош в беге, но я тоже неплоха, и бросаюсь в погоню. Ноги вязнут в песке. Скинув кеды, вслед за Бесковым я почти скатываюсь вниз по песчаной косе и не верю глазам. Еще недавно я безнадежно застряла в городе, а теперь передо мной раскинулось море. Живое, искрящееся, дышащее. Я почти забыла, какое оно бывает…
Нас больше нет. Меня, Бескова, моих страхов, его тайн. Только море.
Я подхожу к воде, опасаясь, что она исчезнет, будто во сне, но волны прибоя лижут мои разгоряченные ноги. Бросив обувь на песок, я захожу дальше. Опускаю в воду руки, растопыриваю пальцы, смотрю на них сквозь солнечные блики. И уже без сомнений стягиваю через голову платье, швыряю его на берег и тихо, без всплеска ныряю.
* * *– У тебя песок в волосах. – Я глупо трясу головой, пытаясь избавиться от того, чего не вижу. – Нет, не поможет. Его много.
Я слишком голодна, чтобы думать о красоте волос. Передо мной дымится тарелка с фрикадельками, плавающими в восхитительном каперсовом соусе – теми самыми клопсами Эрны – и это единственное, что действительно меня занимает.
– Опять искали Терранову? – не отстает Ольга.
Я отправляю в рот кусочек фарша и блаженно замираю. Мясо так и тает на языке.
– Просто гуляли.
Мне не во что было переодеться, и за обедом я предстаю в длинном халате с пышными рукавами и остроконечным капюшоном. Ткань цвета песков Сахары с узором, напоминающим кофейные зерна, пропитана ароматами специй того рынка, на котором Бесков бойко выторговал (и надо думать, остался в проигрыше) эту роскошную джеллабу в обмен на свои швейцарские наручные часы. Пострадавшую от встречи с соленой водой одежду Ольги я очень удачно всучила Эрне – добродушной румяной женщине, слишком шумной для своего почтенного возраста – которая как раз проходила мимо с корзиной белья. Та пообещала привести вещи в порядок и вернуть законной владелице.
– Можешь рассказать мне все, – доверительно шепчет Ольга. – Я не одна из этих дур. У половины живущих здесь девчонок в телефонах есть его фотка. Видела, как они собирались в «Эльсбет»? – Она презрительно фыркает. – Думают, что он составит им компанию. Напрасные надежды – он никогда не приезжает, так что вся эта красота достанется Эриху и Тимуру, которому вообще на все наплевать. А знаешь, как они называют Макса?
Я тыкаю пальцем в небо.
– Максик? Максимка? Масечка?
Она поджимает губы и кивает с видом матроны, осуждающей слишком свободные современные нравы. Мне же происходящее напоминает пионерский лагерь с окруженным народной любовью красавчиком-вожатым. Спасти его может только юмор. Больше ничего.
Ольга жаждет услышать подробности нашей прогулки, но я не готова делиться тем, что не принадлежит мне по праву. Последним местом, где побывали мы с Бесковым, стало маленькое грустное кладбище под задернутым тучами небом. Одинокая могила, возле которой мы задержались, была ухожена, как и остальные, но печальна, словно покинутая всеми старушка. Здесь лежала Грета. Из живых на погосте в этот час оказались только мы: я, неуместная в своем восточном одеянии, с солью на коже и глазами, впитавшими синеву марокканского неба, и Бесков, уместный всегда и во всем. Он ничего не рассказывал. Я молчала тоже. Только отсчитывала в уме десятки лет ее жизни числом ровно семь; выходит, она не убила себя, как грозилась, а жила… Жила, храня верность пропавшему без вести возлюбленному. Жила, перебирая в памяти моменты их счастья. Жила и старела, пока не угасла, ничего от себя не оставив.
Зашептав по-немецки – ругался? читал молитву? – он пошел прочь, а когда я его догнала, отворачивался так старательно, словно ему было что прятать. Словно он чего-то стеснялся…
Есть больше не хочется. Увидев полную тарелку, добродушная Эрна наверняка решит, что клопсы уже не удаются ей так, как раньше, и я отправляюсь на поиски кухарки, чтобы поблагодарить за вкусный обед.
Ощущение того, что я не гость, а пленница, усиливается невозможностью позвонить. Я скучаю по родителям, Насте и даже Эмилю, но не могу услышать их голоса, и даю себе слово напроситься в поездку за вещами вместе с «месмеристом» Эрихом, даже если для этого мне придется спрятаться под сиденьем его автобуса. Обида на Бескова тут как тут. Двадцать рейстери спокойно уезжают в какой-то там бывший пансион, в то время как мой мирок ограничен стенами этого дома… Все остальное превратилось в туман, и я даже не уверена, существует это «остальное», или я просто его выдумала.
Белый передник Эрны мелькает за витражным стеклом, заменяющим стену в одной из комнат первого этажа. Из приоткрытой двери веет запахом прачечной. Заглянув внутрь, я застаю домработницу раскладывающей грязные вещи по трем стиральным машинам с такими огромными барабанами, что при желании она могла бы забраться туда целиком.
– Эрна! – Увидев, что это всего лишь я, она возвращается к своему занятию. – Спасибо за клопсы. Ничего вкуснее в жизни не ела. Danke schön.
– Bitte, bitte, – воркует она, не поднимая головы.
Я подхожу ближе.
– Разрешите, я вам помогу?
Домработница глядит недоверчиво, но все же указывает на одну из корзин. Я извлекаю
