– Эрна, – говорю я без особой надежды. – Вы действительно помните судью Нойманна?
– Herr Neumann, ja! – радостно восклицает пожилая женщина и мелко кивает, напоминая огромную пеструю курицу-наседку. – Ja. Der Säufer Neumann[13]!
– А Рихарда Кляйна?
Эрна вполоборота замирает у стиральных машин, по-птичьи склонив голову к плечу, и морщит лоб.
– Мало жил, – изрекает она наконец на ломаном русском. – С друг. Wilhelm… Wilhelm…
– Рауш, – подсказываю я, и она снова разражается своими клокочущими «ja». – А кто был здесь хозяином после Рихарда Кляйна, вы помните?
Эрна качает головой. Очередная охапка белья отправляется в барабан.
– Долго никого. Der Krieg! Война! Люди умирать. Все гореть. Кроме наш дом, – добавляет она с гордостью. – Herr Klein спрятать. Иначе…
– Капут? – Она шумно вздыхает в знак согласия. – А Эльза? Елизавета Четвергова тоже сюда приходила?
– Jawohl, – говорит она как само собой разумеющееся, и мое сердце пропускает удар. – Хозяйка картины привозить. Мебель. Die Erbstücke[14]. Очень дорого.
«Эрбштуки», значит… Ай да бабуля! И Бесков при всем его многословии что-то ни разу не обмолвился ни об этих фамильных штуках, к которым я, похоже, имею отношение. Ни о том, что дом-то не его, а мой.
И он еще смеет держать меня взаперти!
– Страшно ругаться с молодой хозяин, – бормочет Эрна, вынимая из растревоженной памяти все новые и новые подробности.
Я застываю на пороге.
– С Бесковым?
– Ja. Мы со старик думать, что они друг друга пе-ре-убивать…
Одного зарвавшегося самозванца я готова «переубивать» прямо сейчас – и вылетаю из прачечной, ничего не видя от ярости, но уже на лестнице попадаю в безнадежную пробку из разгоряченных солнцем и долгой поездкой тел вернувшихся постояльцев. Они уже не кажутся беззаботными, напротив – приглушенно перешептываются, но мне нет до этого никакого дела. Протолкавшись наверх, я вихрем проношусь по коридору и – о чудо! – замечаю в дальнем конце спину проклятого немца. Он неспешно сворачивает в библиотеку, не подозревая, что сам выбрал место своей смерти. Я врываюсь следом и с грохотом захлопываю дверь.
– Где моя бабушка? Что ты с ней сделал? – выпаливаю я, забывая про паузы в словах. – О чем вы говорили три года назад? Ты убил ее? Бесков!
Он молчит и удивленно хлопает ресницами.
– Говори! – ору я. – И дай мне уже наконец этот чертов ключ от моего чертова дома!
Он продолжает изображать святую невинность. Притворяется, что растерян, а сам лихорадочно выдумывает очередное вранье. Я вижу это по глазам. Он намерен и дальше водить меня за нос. Держать здесь, как муху в банке, ничего не объясняя. Он убил ее. Убил. Убил. И живет теперь в ее доме. Смотрит на меня, говорит со мной, прикасается ко мне, будто захватчик, по праву сильного получающий все…
Я не понимаю, что делаю. Руку словно направляет некая генетическая память, с колыбели присущая женскому роду. Я знаю, как надо замахиваться и как бить. В тишине библиотеки отчетливо раздается звук пощечины.
Бесков зажимает скулу ладонью. В его взгляде, морщинке на лбу и приоткрытых губах читается искреннее недоумение. Как истинный актер, он играет свою роль до конца.
– Браво, – вкрадчиво произносит чей-то голос. В мою честь звучат сдержанные аплодисменты.
Мы не одни, понимаю я и закрываю глаза в надежде, что когда их открою, все исчезнет.
– Тимур, Амина, – говорит Бесков. – Знакомьтесь – Есения. Наша будущая судья.
Сломанную вещь легко заменить
– Я представлял ее себе несколько иначе…
В одном из кресел, закинув ногу на ногу, расположился длинноволосый мужчина с породистым лицом воина степей. Не сводя с меня взгляда чуть раскосых глаз, он подносит к губам мундштук бирюзового с золотом кальяна.
– Умнее.
Тонкая, изящная, как струна, брюнетка приближается к Бескову и заставляет его отнять руку от лица. Низкий вырез платья демонстрирует изгиб позвоночника. «Ради всего святого, где ты ее откопал?» – говорит она не настолько тихо, чтобы я не расслышала. Бесков отвечает «прекрати» и пытается отстраниться, но она настойчиво гладит его по щеке, а убрав ладонь, разворачивается ко мне. Примерно с таким выражением разглядывают отвратительное пресмыкающееся, неизвестно как заползшее в спальню. С этого момента я понимаю, что мы не подружимся.
– Чтобы разговаривать с Бесом в таком тоне, девочка…
– Амина! – вскрикивает он.
– Нужно для начала хоть что-то из себя представлять.
Набравшись смелости, я смотрю прямо в ее идеально подведенные черным злые глаза. Правда, для этого мне приходится задрать голову.
– А что из себя представляет он сам?
Капризные губы под бледной помадой кривятся в усмешке.
– Бес в одиночку разгребает все то дерьмо, в котором мы оказались. Поэтому сделай милость, будущая судья, – держи свое при себе.
Глупо надеяться на Бескова, но я до последнего жду, что он отзовет свою ручную пантеру. Он помалкивает, хоть и выглядит сконфуженным.
– Сядь туда.
Смуглый палец указывает на свободное кресло. До боли стиснув зубы, я впечатываюсь в шелковую обивку. Золотоордынец не удостаивает меня вниманием.
– Прошлой ночью не стало еще одного из нас, – говорит Амина. – Огромная потеря для всего сообщества рейстери.
«Посмотри на меня, – взглядом умоляю я Бескова. – Пожалуйста, посмотри».
Но Бесков внушению не поддается. С появлением стриженой под «пикси» амазонки он словно уходит в тень – прямо сейчас это тень комнатной пальмы, одной из нескольких себе подобных в библиотечном дендрарии. Я набираю побольше воздуха, чтобы задать вопрос, но тут он заговаривает сам:
– Не Терранова.
Это все, что мне нужно знать. Вздох облегчения получается слишком громким, даже бульканье воды в кальяне неспособно его заглушить.
– А вот Есения, кажется, рада чужому несчастью. Бес! – Гримасе страдания, исказившей точеное личико, позавидовал бы сам Станиславский. – Ты уверен, что не ошибся? Для судьи она туповата.
Пальмовые кущи безмолвствуют. Поняв, что осталась без благодарного зрителя, Амина возвращает себе прежнюю строгость.
– Мы считаем, что поездки в «Эльсбет» пора прекращать. Это небезопасно. Если шеффены доберутся до пансиона, где в бассейне плещутся двадцать нетрезвых подростков-рейстери…
Бесков сухо покашливает. На лице Амины отчетливо читается: «Чертов сноб!». Она повышает голос.
– А ты как думал? Эти дети давно уже не дети, да и мы с Тимуром в няньки не годимся. А если тебя так напрягает их присутствие в твоей обители тишины и аскезы…
– Не напрягает. Вовсе нет. – Бесков непривычно сговорчив. Даже завидно. – Они просто превращают мою жизнь в ад, – добавляет он кротко. – Может все-таки…
– Да, если только ты сам отправишься с ними в «Эльсбет» – или в Диснейленд, музей матрешки, квартал Красных фонарей, клянусь, мне все равно, как далеко зайдет твоя фантазия! Но сам, Бес. Мне такая ответственность поперек горла.
– Хорошо, я тебя услышал.
– Аллилуйя, – бормочет Амина, намереваясь покинуть нашу теплую компанию.
– Останься, – как-то неуверенно просит Бесков, и она разворачивается на каблуках. – К черту «Эльсбет». Останься здесь.
Я кошусь на Тимура – все это звучит так, словно приглашение на него не распространяется.
