– Может, объясните, что все это значит?
Но он по-прежнему напряжен.
– Мы в «Унтерштанде».
Все мое тело наливается тяжестью. Она возникает откуда-то из-под пола, впитывается сквозь подошвы кед, заползает все выше и выше, пока не охватывает меня целиком и не превращает в бестолковую чугунную чушку. Легкий порыв ветра колышет разноцветные листочки. Один из них отрывается и планирует прямо к моим ногам.
Wioletta Litwinowa 22/07/18
С фотоснимка, лишившегося яркой подписи, улыбается светловолосая девчонка в розовой шапочке. Вио сделала сэлфи за рулем. Герман оказался прав – раньше у нее были деньги.
С чувством, что меня вот-вот вырвет, я выхватываю из массы лиц то одно, то другое, пытаюсь пересчитать снимки, но постоянно сбиваюсь. Мертвых рейстери намного больше, чем я себе представляла, – сорок? пятьдесят? Имена ни о чем мне не говорят. Эта стена выглядит как самодельный мемориал на месте крушения самолета.
Матиаш стремительно приближается и тычет пальцем в одну из распечаток на самом верху.
– Моя сестра, – говорит он не своим голосом.
Teréz Halászné 04/12/16
– Помнишь ее? Официантка в кафе. Муж, двое детей, собака породы лабрадор. Ничего особенного.
– Матиаш, я не могу ее помнить, я никогда с ней не встречалась…
– Она не была рейстери.
– Матиаш…
– ОНА НЕ БЫЛА РЕЙСТЕРИ! ЗА ЧТО ТЫ ЕЕ?
Сейчас он меня убьет, понимаю я с обреченностью, голыми руками убьет. Без суда и следствия.
Но он подготовился. Прячет руку за спину, а когда я снова ее вижу, белые от напряжения пальцы стискивают рукоятку короткого ножа с выемкой вдоль клинка (кровосток, отчего-то вспоминается мне, это называется кровосток).
– Подожди! – вскрикиваю я, одновременно пытаясь ослабить веревку на запястьях, но тщетно – та впивается все сильней. – Рейсте Чтения, работает не только с книгами… – Боже, дай мне сил объяснить! – Ты можешь прочесть мои мысли! Просто возьми меня за руку! Ты сразу поймешь, что я ни при чем!
– Взять за руку? – повторяет он недобро. – Взять за руку судью? Думаешь, я на это куплюсь?
– Я не судья… – бесслезно рыдаю я, отступая.
– У тебя память судьи. А значит, и кровь судьи. Всех этих людей убил судья. Тот, кто должен был их защищать!
Матиаш кидается ко мне. Я разворачиваюсь и бегу, не разбирая дороги, пролетаю через весь этот чертов коровник, кидаюсь к двери, за которой – лестничная клетка. Выщербленные ступени уходят вверх и вниз. Времени нет – я устремляюсь в подвал, будто что-то влечет меня туда, хотя, скорее всего, это западня. На пути вырастают железные прутья решетки. Я протискиваюсь между ними с невиданной ловкостью, приходится выпустить из груди весь воздух и втянуть живот. Джинсовая куртка трещит, и плечам становится слишком свободно. Я обдираю руки, но боль придает мне сил – если в спину воткнется нож, будет в разы больнее. Я не хочу этого знать, не хочу, не хочу, не хочу. Матиашу здесь не пролезть, понимаю я и нахожу в себе силы оглянуться. Сердце ошалело пропускает такт – он отпирает висячий замок. Проклятый ненормальный чувствует себя здесь как дома! Выигранных секунд жизни хватит только на молитву. Я по инерции продолжаю бег. Зарешеченные светильники на стенах зияют пустыми патронами. В конце коридора виднеется узкое подвальное окно, в которое я не смогла бы даже голову просунуть. Двери, двери, двери… Где-то здесь может быть операционная, в которой отдал Бескову кровь, а Богу – душу мой далекий предок Рихард Кляйн. Под самым оконцем я упираюсь в стену. Последняя дверь с притолокой на уровне груди. Между створкой и косяком зияет щель. Скорчившись в три погибели, я ныряю туда за миг до того, как Матиаш сотрясает подвал звуками моего имени.
В левую ладонь вонзается невидимый гвоздь. Я не могу зажать руками рот, поэтому до крови прокусываю губу, чтобы не взвыть в голос и не выдать себя.
– Есения! – умоляюще выкликает Матиаш. – Прости, ну прости меня! Сам не знаю, что на меня нашло. Давай просто поговорим!
Поговорим, думаю я, тяжело и шумно дыша, втроем поговорим: ты, я и твой охотничий тесак.
– Есения, – громко произносит он у меня за спиной. Боль в ладони плавно стихает – как всякий раз, когда я оказываюсь в Убежище.
– Есения, выходи! Тебе не убежать!
Это мы еще посмотрим.
– Спасибо, бабуль, – шепчу я, глядя в низкий темный потолок, и начинаю спускаться. Матиашу сюда не попасть. У него нет ключа.
Пока я нащупываю ногой ступень за ступенью, глаза понемногу привыкают к темноте, и в ней проступают очертания стен, которых почти касаюсь плечами – до того здесь тесно. Лесенка упирается в квадратный каменный мешок с железными полками вдоль стен. Я шарю взглядом по сторонам в поисках выключателя и нахожу круглую кнопку слева от входа. Вероятность, что, вместо того чтобы зажечь лампу, я пущу газ, по-прежнему существует, однако я смело вдавливаю выключатель онемевшими пальцами и щурюсь от света. Бункер Вильгельма Рауша моему появлению не удивлен.
Полки заняты ящиками. Их здесь десятки, и в каждом мне представляются несметные богатства покойного гауптштурмфюрера Рауша – произведения искусства, те самые «эрбштуки», которые понемногу переправляла в Убежище бабушка. У меня еще будет возможность это проверить, а прямо сейчас я проявляю чудеса акробатики: согнув спину, перешагиваю через петлю связанных рук сначала одной, затем второй ногой и выпрямляюсь, с ужасом рассматривая ставшие фиолетовыми кисти. К счастью, встречи с кованым углом одного из ящиков веревка не выдерживает, и вот уже я с криками бегаю от стены к стене, размахивая руками в эпилептическом танце – но даже это стократ приятней, чем получить в спину нож.
Будь я судьей или хотя бы рейстери Дверей, как Терранова, то уже посылала бы прощальные поцелуи и этому каменному мешку, и спятившему экскурсоводу, который все еще шляется по коридорам в надежде меня найти. Но я ни то, ни другое, так себе человечишко, ни о чем, одни разговоры. И ящики эти оказываются накрепко заперты, и непонятно, как долго я протяну здесь без пищи и воды, и эйфория спасения покидает меня так же стремительно, как началась.
Тупик, понимаю я, расхаживая вдоль полок – получается ровно три шага в одну сторону и три в другую. Туп…
Третий рейсте темнеет прямо над
