– А хочешь, я тебе помогу уйти? Запросто. И никаких проблем. Ты же не мальчик. Чего тебя щадить?
Гремин толком не сообразил, что случилось затем. Он только почувствовал сильную, резкую боль во лбу. И что-то липкое. Потом раздались чьи-то взвизги. Шум заваливаемых стульев. Придя в себя, Гремин понял: резидент держит его под дулом пистолета. Он, по всей видимости, не рассчитал силу своего движения. Или, наоборот, рассчитал. И разбил Гремину голову. Кровь солоноватой струйкой успела добежать до рта. Гремин облизнулся. Его потянуло на тошноту. Вокруг них образовалась пустота и тишина. Резидент рассмеялся:
– Не пугайся!
Он несильно толкнул Гремина дулом. Тот зашатался на стуле и на какую-то секунду потерял резидента из виду. Когда восстановил равновесие, тот уже стоял, приставив пистолет к собственному виску. Видно, резидент ждал, что Гремин на него посмотрит.
– Делай, как знаешь. Я не переношу боль. А меня станут пытать. Свирепо. Как я пытал.
Раздался выстрел. Гремина забрызгало кровью.
Часа через полтора они сидели вдвоем в конторке директора ресторана все с тем же комиссаром криминальной полиции, который допрашивал Гремина после убийства Маркини. Обменялись взглядами. Молча. Оба прекрасно понимали друг друга.
– Вы опять ничего не скажете?
– Нет.
– Убийств больше не будет?
– Надеюсь, что нет.
– Так и запишем: самоубийство советского дипломата. Мотив: боязнь ареста. – Комиссар кивнул на лежавшую на столе заляпанную кровью газету «Правда», ее нашли во внутреннем кармане пиджака резидента. В правом нижнем углу было сообщение об очередных арестах в руководстве МГБ. – А дело Маркини подержим на полке еще с полгода, потом закроем. Тихо. Объясним начальству, что убийца, по имеющейся агентурной информации, скорее всего, погиб. Так?
Гремин кивнул. Комиссар протянул ему руку.
– Будьте осторожны. К вашей персоне сейчас интерес не только у ваших коллег. И у белоэмигрантского подполья, и у ИКП, и у американцев.
И уже в дверях, другим голосом. Прежним, стальным:
– Но имейте в виду, если вы не оставите ваше расследование, в следующий раз разговор будет иной.
ГЛАВА 10
Марианна чувствовала, что Гремин удручен. Они оказались в тупике. Все подводило к выводу, что Гоголь был заурядным тайным гомосексуалистом. И хотя Гремин держал удар, Марианна видела: вся эта катавасия угнетала его все сильнее. Правда, ситуация поменялась радикально. Раскрылась тайна убийств, убийца покончил с собой. И все же Гремин не преодолел шока. Он постоянно оглядывался, словно ожидал нового подвоха.
Все это не могло не сказаться на их отношениях. Да, Марианна любила Гремина. Но она была дочерью высокого сановника и принадлежала к узкому кругу, который составляла старая знать, прелаты, высшие чиновники, банкиры и промышленники из старых родов. Она особо не рекламировала свой роман, хотя и не скрывала его. Она отдавала себе отчет в том, что ее друзья, и особенно друзья ее родителей, относились к ее истории с явным неодобрением. Гремин был ярким мужчиной. Любая из ее подружек, не раздумывая, запрыгнула бы с ним в постель. Но серьезные отношения…
Тяжелее всего была неопределенность. Гремина в любой момент могли убить или вывезти в Россию и там отправить в лагеря. Марианна не понимала зависимости Гремина, гражданина Франции, от московских властей. Он ей явно чего-то недоговаривал.
Вероятно, и Гремин чувствовал двусмысленность их положения. Он себя предельно контролировал. Иногда казалось, что он хотел ей что-то рассказать, объяснить, но не мог. Они любили друг друга. По- настоящему. И боялись, что их любовь окажется сильнее их самих. Превратится во всепоглощающую страсть и их раздавит. И, словно по взаимной договоренности, они придерживали себя. Чтобы потом было не так больно при расставании, в чем они не сомневались. Свою любовь они стали воспринимать с легким юмором, как ветрянку в детстве, ею лучше спокойно, безропотно переболеть, чтобы потом не осталось шрамов.
Неудивительно, что при такой почти медицинской осторожности их роман деформировался, утратил изначальную свежесть и бесшабашность. Они стали меньше появляться на людях, им стало не о чем говорить, кроме как об их общем деле. Но их по-прежнему мощно влекло друг к другу.
Марианна знала в своей жизни не слишком много мужчин. Но она имела опыт. И понимала, что ей нравится в постели. Ей никогда ни с кем не было так хорошо. Ни у кого не получалось так ловко, естественно раскрывать ее, буквально выворачивать наизнанку, заставлять плакать и кричать от наслаждения. Они занимались любовью самозабвенно, часами. Чуть ли не каждый день. Пока Марианна так хотела Гремина, она не смогла бы его оставить. Уже ради одной этой безумной радости стоило принять унижение и боль их неестественного романа.
Но была еще одна причина, почему они оставались вместе и соглашались не думать о будущем. Их совместная операция. Марианна не созналась бы в том себе самой, но поиск доказательств некрофилии Гоголя неожиданно подчинил себе всю жизнь. Пульсирующий страх за жизнь любимого человека, до предела закрученные нервы, страшилки, подбрасываемые воображением. Марианна ни за что не отказалась бы от своей страшной и опасной игры. Исчезновение фигуры таинственного убийцы не ослабило ее интереса. Ведь самоубийство резидента ни на йоту не приближало их к разгадке.
В те недели они прочитали все про Гоголя, что имелось в римских библиотеках. Подняли архивные материалы. Затем расширили поиски на друзей и знакомых Гоголя, российское посольство в Риме, художников – стипендиатов Академии художеств, кружок Зинаиды Волконской, поляков-эмигрантов… Разыскали старые домовые книги по тем адресам, где когда-то квартировал Гоголь.
Более того, они пытались войти в его образ и часами бродили по римским маршрутам Гоголя – виа Сан Исидоро, виа Систина, пьяца Тритоне, виа Куатро Фонтане, кладбище Тестачо. Отобедали в любимом ресторане Гоголя – бывшем Ла Лепре, который в середине прошлого века славился тем, что в его меню значилось 72 вида супов и 543 блюда и закуски, не считая десертов. Съездили по следам Гоголя в Тиволи и разместились в той самой комнате, где когда-то останавливался писатель. Походили по тем же половицам, повсматривались в то же потускневшее зеркало, повалялись на кровати… В надежде – вдруг да обнаружится какая-нибудь зацепка, подсказка, что-нибудь… И самое забавное – их инсценировки и вправду наводили на размышления.
Особенно Марианну захватывало, как они изучали тексты Гоголя. Их семинары напоминали не университетские занятия, а увлекательное расследование. Причем атмосферу чудачества и ерничества приносила сама Марианна – серьезных Гремина и Евгению требовалось заводить. Совместное чтение каждой повести Гоголя превращалось в приключение, каждое описание покойника – в улику. Конечно, Марианна отдавала себе отчет, что они тянут за тоненькие нити от безысходности, но не успевала забавляться.
«Портрет» они проштудировали вдоль и поперек, сравнили построчно обе редакции, составили таблицу различий. Помнили последний наказ прибалта: «Смотрите портрет!» У Гоголя из рамы портрета под корявыми пальцами квартального вывалился сверток с червонцами. Решив не оставлять без проверки ни одной мало-мальски правдоподобной версии, они обходили музеи и картинные галереи в поисках портретов ростовщиков. Бог знает, как далеко завела бы их такая шизофрения, если бы им не пришлось удирать из Палаццо Барберини, где они попытались простучать массивную раму на подходящем портрете. Как они потом хохотали, устроившись в кафе де Парщ и запивая аппетитнейший миллефолье невинным просекко.
Марианна умела смеяться в самых безрадостных ситуациях. Пожалуй, сейчас она безропотно приняла бы любые издержки своего двусмысленного положения ради одного – азарта любить явно незаурядного человека и участвовать в увлекательной детективной истории. Если бы не Евгения.
Марианна помнила каждое слово их тогдашнего разговора за кофе в «Гранд отеле» в три ночи, после
