Ну и, наконец, как крайнее средство, предполагалось разрешить Серджо уколоться. На пациента в таком возрасте морфий действует стремительно, поэтому в их распоряжении было бы минут пятнадцать – не больше, чтобы задать интересующие их вопросы. Зато гарантия успеха была бы почти стопроцентной. Если бы Серджо Франкини что-нибудь знал, то под наркотиком нужной дозировки он бы выдал себя.
Первую половину дня они ездили и бродили по окрестностям. Накануне Гремин без особых проблем договорился обо всем с камердинером. Тот обещал помочь, запросив круглую сумму. Теперь им оставалось убить время. От красоты вокруг перехватывало дыхание. Они посетили и Читта делла Пьеве, родной город Перуджино, и подземный лабиринт в Кьюзи. Хотя можно было вообще никуда не ездить. Тоскана излучала красоту неземную, нечеловеческую.
Завершили свою прогулку они возле храма Сан Бьяджо, в двух шагах от Монтепульчано.
– Какая-то мистика! – воскликнул Гремин. – Замшелый средневековый городок. Буквально ощущаешь носом атмосферу тех невеселых лет. И вдруг рядом такой всплеск гармонии и света! Праздничная ренессансная церковь! Легкая, как шкатулка, построенная по плану греческого креста. Полное отрицание Средневековья. А Средневековье, чтобы напомнить о себе, по соседству вбивает в землю кол колокольни. Как во Флоренции. Там в метре от Санта Мария дель Фьере высится мрачная громада колокольни, спроектированной самим великим Джотто, – прибежище мистиков и самоубийц. Здесь, в пейзаже Монтепульчано! Два цвета – нежно-голубой и нежно-зеленый. И чуточка нежно-серого, но не грустного, а радостного. Просветленного. И Перуджино, и Пьеро делла Франческа могли родиться только в этих краях, впитывая с молоком матери эти виды, как предчувствие Леонардо.
Евгении нравилось, когда Гремин сбрасывал скорлупу. Но у нее почему-то от созерцания Сан Бьяджо на душе стало еще неспокойнее. Может, оттого, что она совершенно по-иному воспринимала символику православного креста.
После обеда отправились в поместье Франкини. Сперва объехали его, осмотрели в лучах жгучего августовского солнца. В справочниках усадьба обозначалась как Кастель дель Ручелло – замок на ручье. Хотя фактически никакого замка, конечно, не было. Их пропустили на машине через центральные ворота. Декоративные, XIX века. Короткая аллея, метров сто. По обе стороны аллеи густой то ли сад, то ли парк. Евгения была не слишком сильна в ботанике и никак не могла сообразить: что-то в растительности ее не убеждало. Когда подъехали к крыльцу, она узрела ботанический сад с изобилием экзотических деревьев и кустарников. Все идеально ухожено. Таблички с названиями по-латыни и на итальянском.
Марианна пояснила:
– Ботанический сад обустроили еще в начале XIX века. Тогдашний владелец был известный чудак! Воображал себя английским лордом. Хотя дядя Серджо тоже постарался для сада. Привел его в порядок, выписывал деревья со всего мира.
Сам замок впечатления не производил. Весьма невыразительная конструкция в три этажа с неестественным монументальным порталом, будто от другой постройки. Стены покрашены в фиолетово- бирюзово-голубоватый цвет – традиционный цвет дворцов XVII века, эпохи Барокко, как не преминул сообщить Гремин. Про фасад он заметил: «Конструкция, безусловно, оригинальная. Старину не спрячешь. Век XVI, наверное».
Евгения не подозревала Гремина, что он играет на публику. Но ее бесило от греминского бесчувствия. Он восхищается красотами искусства, а рядом томятся две молодые женщины, которые его любят. Одна настоящая – такая и поможет, и выручит. Другая – поддельная, ни к чему не способная аристократка, хотя и красивая. Надо определяться, с кем ты. Долго сидеть на заборе не получится. Столкнут, и будет очень больно.
Массивную дверь в богатом мраморном переплете открыл камердинер. Плотный, среднего роста мужчина, с круглой головой и грубыми чертами лица. Коротко стриженные волосы придавали голове сходство с экзотическим фруктом. Маленькие неприветливые глазки, как у мыши, – промелькнуло у Евгении. Ливрея темно-голубого цвета походила на сержантскую форму военно-воздушных сил. Скорее всего, по ее образцу она и была пошита. В Гремине он без энтузиазма признал знакомого.
– Ну что, все в порядке? Как договаривались? – поинтересовался Гремин.
– Если я что-то говорю, то можно не сомневаться, – недоброжелательно ответил камердинер: при столь крепком теле голос у него оказался вовсе не густым.
– Ну, вот и прекрасно, прошу вас, – Гремин протянул камердинеру конверт. Задаток был уплачен ранее.
Кто-то подпитывает Гремина деньгами, решила Евгения. Простая мысль, что он что-то продал, подзаработал переводами, занял, наконец, – ей в голову не пришла.
Внутри они оказались в типичной обстановке хорошо сохранившегося итальянского фамильного замка средней руки. Войны, революции и погромы его не коснулись. Количество накопившегося за столетия хлама поражало воображение. Потемневшие до черноты портреты предков в столь же черных рамах, не чищенные десятилетиями бронзовые и медные светильники, скамьи, стулья, этажерки, книжные шкафы – все в разной степени пригодности. Полуистлевшие, изъеденные молью, а когда-то персидские ковры, не меньше изъеденные молью медвежьи и волчьи шкуры. И книги. Везде. В шкафах, на этажерках, на диванах, на скамьях, на полу. Старинные.
Однако во всем этом пыльном сумбуре была своя особенность. Обычно с пьянтеррено, который использовался по-разному – и для библиотеки, и для кухни, и для лакейской, на второй, основной этаж вела лестница разной степени массивности и красоты. Там размещались барские покои. Здесь же все было наоборот. Лестница вела не вверх, а вниз. Евгения остановилась от удивления. Выручил Гремин:
– Замок стоит на склоне холма, и основной фасад наверняка с террасы открывается в другую сторону.
Он тоже был несколько ошеломлен. Одна Марианна чувствовала себя в своей тарелке.
– Сейчас я вас провожу к графу, – прервал их смущение камердинер.
Лестница была улиткообразной формы. Но очень широкая и пологая. Мраморная.
Когда они спустились, картина изменилась до неузнаваемости: их охватило залитое солнцем пространство. Когда глаза привыкли к свету, Евгения разобралась – они находились в маленьком зале, напоминавшем атриум церкви. Кроме двух обломанных мужских торсов старинной работы и карликовых пальм, ничего не было. Атриум перетекал в длинный зал. Их разделяла только стеклянная перегородка с настежь распахнутыми двустворчатыми дверями. В глубине зала точно такая же перегородка открывалась на веранду.
В зале все было выдержано в напыщенном стиле Первой империи. Белые стены, изрезанные золотом, белая мебель, белые муранской работы люстры, обилие зеркал, наполеоновская символика, местами сильно напоминавшая ликторские топорики фашистской Италии. Посередине – огромный стеклянный стол. Точнее, огромное стекло, покоившееся на трех обломках античных колонн. Стол завален книгами. Судя по кожаным переплетам, старинными, хотя кое-где пестрели и глянцевые обложки.
Они остановились. Чувствовалось что-то недосказанное. Евгения еще раз обвела глазами зал, выполненный, надо признать, с хорошим вкусом и изяществом. И только сейчас, при вторичном осмотре, поняла, в чем заключалась причина ее дискомфорта. По залу были расставлены изысканные безделушки: традиционные скульптурки Меркурия и других богов, древнегреческие и этрусские вазы весьма приличной сохранности, сюжетные картинки. Приглядевшись, Евгения сообразила, что элегантные вещицы имели одну направленность. Порнографическую. Меркурий мастурбировал, Амур имел Психею, мраморная Леда ублажала Лебедя, группа молодых людей и девушек на греческой вазе занималась групповым сексом. Персонажи французских картинок обнажали друг друга, целовались, шлепали голеньких девушек по розовым попкам.
Хозяин появился как бы ниоткуда. Скорее всего, через боковую дверь.
– Вижу, вы уже оценили мои маленькие шалости?
Евгения, глянув на хозяина, решила: лев в старости. Человеческая развалина. Но могучая, еще нелишенная красоты. Пожилые актеры столичных театров, особенно парижских, переиграв героические роли Цезаря, Антония, Нельсона, Ричарда II, к старости располнев, поседев, с лицом, изрезанным морщинами, приобретали такой вид.
Франкини, видно, когда-то был высокого роста и могучего телосложения. Сейчас он порядком съежился и ссутулился. На нем был классический зеленоватый твидовый костюм английского сквайра, проживающего
