Корделия спустилась из спальни. Лестница с витыми перилами и ажурными балясинами выводила прямо в обеденный зал. Самый большой зал из нижних помещений. Камин в нем тоже был таким большим, что в нем легко можно спалить человека. Кто-то развел в нем едва заметное пламя. Оно чуть потрескивало, и отлетали искры. Одна упала прямо к ногам Корделии на мраморную ступень и опалила подол пеньюара.
– Реквием!
Это было сказано о треске пламени или о чем-то еще? Корделия подняла взгляд. Угли в зеве камина тлели мерным оранжевым свечением. Скоро они погаснут, но ощущение того, что в камине недавно что-то сожгли, останется. Ей показалось, что она уловила запах горелой плоти.
За длинным дубовым столом кто-то сидел. Его фигура смотрелась бы очень одиноко в таком большом пространстве, если бы он не напоминал сгорбившегося исполина. Корделия разглядывала его украдкой. Рваный плащ, треуголка, потертые сапоги с пряжками, колет, перевязь – все бросалось в глаза прежде, чем спрятанные в тени лицо и руки. Все же блики камина иногда падали на них. Как же сильно и безобразно он был искалечен. Скудный свет придавал его увечьям нечто дьявольское. И все же Корделия не попятилась назад, а сделала пару осторожных шагов вперед. К нему.
– Я видела, как вас казнили вчера, – тихо произнесла она. – Я это видела!
Она будто пыталась уверить в правдивости своих слов себя саму, а не его, молчаливого и мрачного. Подобного гостю из ада. Корделия осторожно приглядывалась к его мясистому лицу без клочка кожи. Он выглядел точь-в-точь как казненный вчера. Или как двойник приговоренного, если только у изувеченного могут быть двойники.
То, что она видела, ей самой казалось невероятным, но она это видела! И разве не это она хотела увидеть? В тот вечер, когда его казнили, она жалела лишь об одном, что не может подойти к нему ближе и выразить сочувствие. Да, как бы странно это ни было, но в ней тогда проснулось жгучее желание познакомиться с ним, узнать из его собственных уст, что с ним сотворили, даже ощутить его боль, если на то пошло. Она верила, что если сейчас протянет вперед руку и коснется его вывернутых щипцами пальцев, то сможет забрать у него часть его боли. Страшное желание ощутить эту боль преследовало ее уже давно. На площади она бы не смогла пробиться через охранников и инквизиторов, но сейчас он сидел здесь, если только ей это не снилось. И казалось, что ночной кошмар и иллюзия соединяются в одно.
– За что вас казнили? – тихо спросила она, и собственный голос показался ей чужим и звенящим во всеобъемлющей тишине. – Я слышала, как зачитывали приговор, но мало что поняла. То, в чем вас обвинили, ведь не было настоящей причиной.
– А ты разве меня не узнаешь? – его хриплый голос звучал так странно, будто эхо из склепа. Он старательно опускал лицо, словно стесняясь самого себя. И в то же время в том, как неподвижно он сидел, было нечто царственное. Корделия заметила, что зеркала в прихожей тоже разбиты. Перед ночным гостем на столе лежало что-то громоздкое, но она не могла рассмотреть, что. Она старательно приглядывалась к нему какую-то долгую минуту.
Потом отрицательно покачала головой. Нет, она его не узнавала.
– Нет, – произнесла она вслух.
И тут он внезапно вскочил, будто взорвался вулкан. Только это была вспышка его гнева. Абсолютно необоснованного. Ведь она его правда не знала. Корделия попятилась. Она заметила, что в руках он сжимает вертел, позаимствованный у повара. У этого вертела был очень острый конец. Им легко пронзить человеческую плоть насквозь. Она отлично помнила, как легко даже маленькие поварята могли насадить на него туши ягнят. Вот и ее сейчас можно легко прикончить, как ягненка.
Она пятилась до тех пор, пока не уперлась в край стола. А он наступал. Кончик вертела он поднес к ее горлу. Корделия попыталась отодвинуть голову как можно дальше. Острие вертела и впрямь было смертоносным.
– Значит, не помнишь меня?
Она бы еще раз отрицательно покачала головой, если бы могла двинуть шеей без опаски напороться на острие. А жуткий незнакомец жадно смотрел на ее пшеничные локоны, на бурно вздымавшуюся под кружевами грудь, на ее незащищенное горло. И неясно было, чего он больше хочет: зарезать ее или изнасиловать.
– Я не знаю вас, – прошептала она, с трудом шевеля языком. Нелегко смотреть в лицо собственному убийце.
– Правда? – Брови в ожогах нахмурились, и тут же треснула кровавая короста на лбу, обнажая мясо и лобовую кость, а там, видимо, успели попировать могильные черви. Один из них скатился с его плаща ей на локоть. Корделия с омерзением стряхнула его.
– Даже мой голос тебе незнаком, верно? И все потому, что ты не можешь узнать лица?
В его хриплом угрожающем тоне появилось что-то отчасти меланхолическое. Она внимательно присмотрелась к его лицу. Может, она его и знала когда-то, до того как его изуродовали. Вероятно, он был один из лодочников или продавцов тканей, с которыми она давно общалась и потом не вспоминала о них, но они могли запомнить ее. Она ведь была так хороша собой. Ее все запоминали.
Корделия старательно щурила глаза, потому что кровавое сияние, исходившие от его зрачков, ее ослепляло. Это было все равно что смотреть на огонь. Белки глаз тоже были налиты красным, а веки и кожа, окружавшая их, превратились в сплошное месиво от шрамов и ожогов. Как же сильно он обезображен, практически превращен в монстра. И все это сотворено человеческими руками! Даже если когда-то у него было обычное лицо и нормальное тело, то сейчас его превратили в чудовище. Она должна была скорчиться от омерзения, но не могла. Ей показалось, что она его знает. Узнавание пришло внезапно. Стоило подольше посмотреть в его глаза, и он начал казаться ей давно знакомым. И совсем не потому, что она наблюдала, как его казнят на площади. Он был не просто знакомым. Он был для нее более близким, чем все остальные люди на земле.
– Донатьен. – Казалось, было кощунством назвать это жуткое пугало его именем, но она назвала. И, кажется, не ошиблась.
Рука с вертелом чуть отодвинулась от ее шеи. Монстр, непрошенно пришедший в ее дом, вдруг стал таким печальным. На самом деле она ведь давно ждала его, но только не в таком обличье.
– Значит, ты и вправду любила меня только из-за лица. – Раньше его это радовало, но только не сейчас. – Уж лучше бы ты любила мое золото.
Он отошел от нее, все так же сжимая вертел в руках. Вместо того чтобы ощутить облегчение, она вдруг испытала испуг. По ее шее текла кровь из пораненной
