– Эймос, зачем тебе возвращаться? Пойдем со мной. Оставайся жить у меня.
– Остаться у тебя? – переспросил Эймос. Отчасти ему и правда больше всего хотелось навсегда остаться с этой прекрасной, невероятной девушкой, но другая его часть, чуть большая, стремилась помчаться назад по дороге и как можно скорее вернуться домой. – Я… я не могу. Мне нужно в безопасное место…
Его перебил какой-то шум. Эймос вздрогнул и принялся озираться вокруг, готовый в любой момент сложить руки крестом. Но Танжерина вновь протянула руки и обняла его.
– Глупенький, это же бабушкина машина, – сказала она.
Эймос кивнул, не решаясь ничего ответить. Теперь он заметил машину, сворачивавшую с главной дороги. Маленький белый автомобиль затормозил у почтового ящика, разогнав туман.
Фары погасли, включилась внутренняя подсветка салона. Эймос увидел за рулем седую пожилую женщину. Она помахала рукой и улыбнулась, но улыбка была натянутой и совершенно не похожей на открытую счастливую улыбку Танжерины.
Танжерина не отпускала руки Эймоса, пока бабушка выбиралась из машины. Нечто в ее движениях показалось Эймосу странным. Опершись на крышу автомобиля, она разогнулась, становясь все выше и выше, добрых семи футов росту. Ее руки и ноги вытягивались, пока не достигли нечеловеческих пропорций, и бабушка вовсе перестала быть похожей на человека.
– Боже, бабуля, я так не могу! – испуганно воскликнула Танжерина.
Эймос почувствовал, как его руки оказались свободны. Девушка пихнула его в грудь, отталкивая от себя.
– Беги!
Эймос побежал трусцой, то и дело оглядываясь, пока не увидел раскрытый рот бабушки. В тот же миг он пожалел о том, что увидел, как и о том, что встретил Танжерину и оказался на улице в вампирскую погоду. С криком он помчался прочь, как никогда прежде не бегал.
Вампирша пронеслась мимо внучки, в руке которой осталось ожерелье из крестов. Девушка рыдала, проливая слезы и за бабушку-вампиршу, и за едва знакомого мальчика. Почувствовав, как холодный мокрый ветер дует в шею, и не услышав привычного звона крестов, Эймос понял, что во время поцелуя Танжерина лишила его защиты. Он тоже разрыдался, в равной степени от предательства и от страха. В ту же секунду что-то дернуло его за пальто, и он повалился на землю, скользя и крича, стараясь перевернуться на спину и сложить руки крестом. Вампирша была сильнее; ее руки держали его, будто колодки, сжимаясь, казалось, до самых костей. Эймос не мог пошевелиться, а когда его шеи коснулись жуткие зубы, он обмочился. И тут…
Раздался громкий, пугающий треск, словно толстое дерево проломило крышу дома. Внезапно Эймосу стало легче. Собрав последние силы, он перекатился на спину, на ходу скрещивая наручи, и… увидел перед собой Молодого Франца в расшитых серебром пальто и шляпе, с окровавленным шестифутовым посеребренным колом в руке. Позади стоял и Старый Франц, а также отец Эймоса, все его старшие братья, мать и тетушки в серебристых головных платках, с серебряными кинжалами наготове.
Эймос сел. Его грудь и ноги были засыпаны прахом, от которого несло серой и гнилой плотью. Вонь была такой, что Эймоса вырвало.
Его мать приблизилась, поднеся к голове сына фонарь. Когда Эймос повернулся к ней, она запрокинула ему голову, чтобы посветить на шею.
– Его укусили, – мрачно произнесла она, оглядываясь на мужа.
Тот сперва опешил, но следом протянул руку. Молодой Франц передал ему окровавленный кол.
– Отец… – прошептал Эймос, дотрагиваясь до шеи.
С ужасом он нащупал разверстые края двух ранок и тут же взглянул на пальцы, но увидел лишь крошечное пятнышко крови.
– Да свершится воля Божья, – произнес отец.
Его слова эхом повторила угрюмая толпа.
Он занес кол над головой.
Распластавшись по земле, Эймос зажмурился, но кол не пробил его сердце. Вместо этого он услышал крик:
– Остановитесь! Бабушка! Остановитесь!
Вновь открыв глаза, он вытянул шею и пригляделся.
Кричала Танжерина. Она без труда прорвалась сквозь толпу селян, которая тут же сомкнулась за ней, и склонилась над кучкой дымящейся плоти и пепла, которая была ее бабушкой. В левой руке девушка сжимала Эймосово ожерелье из крестов, а в правой держала какой-то маленький золотистый предмет.
– Еще одна, – сказала мать Эймоса, занося кинжал. – Совсем юная. Ян, готовь кол.
– Нет! – вскрикнул Эймос, вскакивая и хватая отца за ногу. – Она человек! Смотрите, у нее в руке кресты! Она не вампир!
Танжерина отвела взгляд от останков бабушки. Ее лицо было мокрым, но виной тому был не только туман. Ее губы дрожали, и слова с трудом срывались с языка.
– Я… я вызвала полицию! И позвонила папе! Не смейте убивать Эймоса!
Не выпуская из рук кол, отец Эймоса оглядел девушку с головы до ног и, не сводя с нее глаз, обратился к жене:
– У нее и правда кресты.
Женщина фыркнула.
– Не суй нос не в свое дело, чужачка. Моего сына покусал вампир, и мы должны поступить с ним, как полагается.
– А как же прививка?! – всхлипывала Танжерина. – Если сделать ее в течение двадцати четырех часов, ваш сын не заразится!
– Мы не одобряем прививок, – парировала мать Эймоса и скомандовала мужу: – Не медли!
– Нет! – завопила Танжерина, бросаясь на Эймоса, чтобы защитить от кола Яна.
Эймос обнял ее и снова зажмурился.
– Ян, я сказала не медлить!
Эймос открыл глаза. Отец выглядел так, как в тот день, когда сломал свою любимую, служившую ему верой и правдой стамеску.
– Оператор «девять-один-один» все еще на связи! – почти отчаявшись, воскликнула Танжерина. – Послушайте!
Она выставила вперед золотистый предмет, из которого доносился приглушенный голос.
Ян долго смотрел на телефон. На мгновение Эймосу показалось, что отец выбросит его или растопчет, но Ян протянул руку и с опаской взял аппарат двумя крепкими пальцами – как жука, которого собирался раздавить. Поднеся телефон на расстояние примерно шести дюймов от лица, он медленно, серьезным тоном произнес:
– Говорит Ян Коргрим из Новой Руфбы. Укушенному вампиром мальчику нужна «скорая помощь». Он будет у почтового ящика…
Голос из трубки перебил его.
– Нет, с вампиром уже разобрались, – поспешно ответил Ян. Он оглянулся на Танжерину, и в его голосе зазвучали нотки гнева. – Полагаю, это был вампир из старого рода, за которым недосмотрели.
Оператор службы «911» сказал что-то еще, но Ян уже выронил телефон на землю и оставил его лежать. Посмотрев на мужа взглядом, который был острее ее серебряного кинжала, мать Эймоса развернулась и пошла прочь. Остальные селяне молча последовали за ней, высоко держа рассеивающие туман фонари. На случай новой угрозы колы и кинжалы никто не убирал.
– Отец, я…
Ян поднял руку в предостерегающем жесте.
– Эймос, нам больше не о чем говорить. Теперь ты чужак.
– Отец, я не хочу…
Ян отвернулся и зашагал вверх по склону, туда, где тусклый свет фонарей обозначал путь домой.
Танжерина сползла с Эймоса и поднялась на ноги. Эймос заметил, что девушка не может сдержать слез.
– На самом деле… меня зовут не Танжерина, –
