– Несчастлив, – повторил принц. Это был не вопрос и не согласие. Его взгляд стал отстраненным, ему казалось, будто он подслушивает этот разговор из соседней комнаты.
– Его жизнь никогда не принадлежала ему. Обязанность и необходимость заключили его в самую роскошную тюрьму из всех, что придумали люди, а чужая зависть сделала его одиноким, словно отшельника. Даже окруженный своими почитателями, твой отец прожил жизнь в одиночестве. Другие мечтают о власти и троне. О том, чтобы иметь больше денег, и секса, и уважения. Совсем как ты. Говоришь, ты пришел сюда, чтобы… что? Спасти мир от своего отца? Отомстив человеку, который тебя бросил? И такое сочетание мотивов не заставило тебя задуматься?
Принц отступил назад. Ему показалось, будто пол сместился под ногами, но пламя свечей не дрогнуло, а сокровища на постаментах не покачнулись.
Имаги неторопливо, внушительно пожал плечами:
– Ладно, ладно. Давай представим, что ты получил то, чего, как говоришь, хочешь. Убил неумирающего короля и занял его трон. Чего ты пожелаешь дальше? Когда к тебе придут одиночество и меланхолия, а ты уже будешь иметь все, о чем мечтал, и больше стремиться будет не к чему, чем ты пожелаешь утешиться?
– Мне не потребуется утешение.
– Ты заблуждаешься, – сказал Имаги, и эти слова будто ударили принца в грудь. – Твой отец мечтал о жизни, которую не прожил. Просто жизни со свободами, неведомыми тебе и прочим. Может, жизни пекаря, который ранним утром месит тесто, вдыхает запахи дрожжей и соли, потеет у печи. Или рыбака, который чинит сети с братьями и сестрами, сыновьями и дочерями. Пивовара, или садовника, или распорядителя красильни. Все эти жизни казались ему прекрасными и экзотичными, как его жизнь – простому человеку. И он желал того, в чем ему было отказано. Сильно желал.
– Он не замечал проблем, с которыми сталкивались его дети. Молчаливые страдания лишили его силы быть хорошим отцом. Не дали подготовить сыновей к тюрьме. Быть может, он считал это проявлением доброты? В некоем глубинном смысле он надеялся, что, отгородившись от тебя и твоих братьев, сможет защитить вас от своей ноши. Любовь жестока, а мужчины глупы. Но разве этого недостаточно, чтобы объяснить, почему столь многие из вас – в том числе и ты сам – отчаянно убивают друг друга ради того, чего не хотел ваш отец?
– Меч, – сказал принц. – Душа моего отца.
Бледный человек покачал головой, то ли с печалью, то ли с отвращением.
– Ты все понял неправильно. В этом клинке нет души. Он искусно сделан, но это ничего не значит. Забери его, если думаешь, что он тебе поможет. Расплавь, если хочешь. Мне все равно.
Аус посмотрел на меч. Узоры бежали по клинку, точно письмена на языке, который он почти понимал. Он тяжело дышал, словно после гонки. Или попытки сбежать. Он пытался понять, что за эмоции схлестнулись в его душе: унижение, злость, отчаяние, скорбь. Рукоять стала еще холоднее, будто он держал осколок льда. Он стиснул ее крепче, давая холоду впитаться в плоть. Впитаться в мысли. Дать отпор ревущим армиям в его сердце.
Он крикнул прежде, чем осознал, что собирается это сделать. С силой размахнулся – движение началось в ногах, в бедре, и завершилось единым плавным выпадом, словно меч был продолжением его руки. Глаза Имаги расширились, и острие меча рассекло ему челюсть. Звук был такой, будто топор расколол дерево. Из раны не потекла кровь, только тонкая струйка прозрачной жидкости.
Принц выдернул меч и, крича, ударил снова. Имаги поднял руку, чтобы заслониться, и бескровные пальцы посыпались на пол. Огромные раны открылись в бледной плоти, тело расщепилось и распалось на части под натиском принца Ауса. Если Имаги и крикнул, боевые вопли принца заглушили его слова. Принц Аус понял, что стоит, расставив ноги, над бледным трупом, и машет, машет, машет мечом, так, что запястье и плечо разболелись от усилий. Имаги лежал неподвижный и мертвый, его голова представляла собой бледную пульпу без мускулов, костей и мозга. Принц Аус вновь поднял меч, на этот раз обеими руками, глубоко вонзил его в туловище бледного человека и навалился всем телом. Вогнал меч глубже и повернул, обрушив на металл свой вес, и силу, и безумное желание, сгибая клинок. Все свои силы он вложил в это ужасное мгновение.
И меч сломался.
Принц Аус рухнул на колени. Обломок меча торчал из витой рукояти. Лабиринт узора распутался, насилие лишило его тайны. Металлический осколок лежал на полу у колена принца, мерцая в свете свечей. Неподвижное тело Имаги Верта напоминало склон холма, из которого гордой башней вырастала большая часть клинка. Задыхаясь, Аус глотнул воздуха и выпустил ледяную рукоять. Все тело болело, но физическая боль сейчас не волновала принца.
Меч был сломан, мечты сбылись, и он ждал чего-то. Чувства облегчения. Триумфа. Беззвучного вопля отцовской души, наконец расставшейся с миром. Потока мистической силы, выковавшей бессмертный сосуд. Хоть чего-то.
Сияли свечи. Стояли на постаментах сокровища. Вокруг царила тишина, которую нарушил придушенный всхлип самого принца.
Он поднялся, шатаясь, точно пьяный, задел постамент. Рукоять сломанного меча наконец выскользнула из онемевших пальцев и упала на пол. Мертвец источал сладкий, землистый запах, и принц, ощутив тошноту, отступил к латунной двери. Лампу он где-то потерял. Путь назад к миру был темным, словно гробница, но он пошел вслепую. Шаг за шагом, ладони вытянуты вперед, чтобы не врезаться в стену. Во рту был мерзкий привкус. Руки дрожали. По щекам текли бессмысленные слезы, хотя он не испытывал ни печали, ни эйфории. Ему казалось, что пещера будет тянуться вечно, что гибель Имаги Верта заперла его в могиле бессмертного. Когда он, спотыкаясь, выбрался из пещеры и увидел звездное небо, он решил, что это сон. Видения человека, лишившегося рассудка. Мертвый страж, лежавший в луже собственной крови, привел принца в чувство. Это была война. Война. На войне происходят ужасные вещи.
В ночном небе мерцали звезды. Деревья шелестели на легком ветру. Мир казался жутким, и красивым, и пустым. Принц Аус свернул на тропу, что вела в город. Позади Обманная башня, чьи корни он подрыл, менялась, и менялась, и менялась: тройная башня с паутинным кружевом мостиков между
