Затем Флит совершил свою вторую ошибку. Он направился к Холлису, чтобы помочь тому подняться – понадеявшись, возможно, что человеческое прикосновение каким-то образом успокоит этого беспокойного призрака. Все происходящее казалось ему каким-то ужасным недоразумением, которое надо исправить.
Суставы Холлиса издали потрескивающий звук, похожий на хруст льда, когда он мертвыми пальцами впился в собственный рот, разрывая сдерживающие его швы и проволоку. Затем он выплюнул комок ватина и тут же отгрыз кусок мяса из бицепса Флита, прямо сквозь ткань его рубашки.
Больше Флиту не довелось совершить каких-либо ошибок. Последнее, что он ощутил перед смертью, было зловоние формальдегида.
Доктор Мэнни Стеклер смотрел, как к нему ползет мертвый ребенок: слепой, хныкающий, с бесцельно чавкающим беззубым ртом и тянущейся за ним пурпурной нитью пуповины. Каким-то образом он смог выбраться из своей банки в отделении патологии; его еще не успели унести в морг, вход в который теперь был забаррикадирован спешно собранной и приспособленной под эти цели больничной мебелью.
Желудок Стеклера, казалось, рухнул прямиком в ад и тут же выскочил обратно. Зрелище вроде этого может заставить тебя кардинально пересмотреть свое место во Вселенной. Либо более пристально оценить преимущества быстрого и легкого самоубийства.
Неизбежно его посетила мысль о том, что все происходящее напоминает бойню Кендрика. Обычно самый спокойный этаж клиники, морг превратился одновременно в ванную комнату, кровоточащую яму и хранилище удобрений, когда эти гротескные, бездумные и голодные создания расчленили и сожрали по крайней мере трех сотрудников клиники. Те, кто остался снаружи, могли теперь распознать их исключительно по оставшимся нетронутыми головам. Можно ли считать каннибализмом ситуацию, когда мертвый с точки зрения медицины труп оживает и начинает лакомиться тобой по кусочкам?
Он и так достаточно насмотрелся, прежде чем приказать запереть морг. Это была безумная резня, кровавая баня из оторванных конечностей и вывалившихся внутренностей, рвущихся, словно резиновые жгуты, сухожилий, и заляпавшего пол человеческого жира. Мертвые воскресли, чтобы пожирать живых, которые станут мертвыми, чтобы, в свою очередь…
Теперь к нему ползло живое воплощение того самого отвращения, которое он чувствовал еще в бытность студентом-медиком, будущим целителем. Его уже тогда отталкивал живой розовый анимализм младенцев. Они вызывали у него спазмы в желудке и ненависть, поэтому он отринул их вместе с идеями о человеческом сострадании и единении видов. Доктора не должны испытывать неприязни к детям, особенно в такой стране, как Америка, где материнство было несправедливо возведено в статус божественности. Поэтому он с облегчением уступил возможность проводить подпольные аборты более молодому и идеалистичному доктору Фелисии Рейн, которая с радостью принимала на себя удар всякий раз, когда среди населения Уильямсона находились женщины, не согласные радостно взвалить на себя роль племенной кобылы. Сдержанно и осторожно, несмотря на то, что воинствующая феминистка внутри нее жаждала проявить себя, Фелисия откалибровала свою собственную совесть так, чтобы не перевести политическую проблему в аспект моральной.
Стеклер находился в коридоре один: все остальные убежали, поскольку он был здесь главным, и никто так и не смог выдвинуть вразумительную теорию о причинах и сути происходящего.
То, что он привык жить со своей фобией (фактически, поднявшись над ней), не означает, что столь глубоко укоренившийся в нем страх, дремавший все это время в спячке, не разгорится снова, получив подходящее топливо, которое и раньше питало его.
Ползущее по коридору создание, эта бледная, мокрая личинка, явно не дышало, но при этом хрипело, с каждым своим движением издавая сдавленные звуки. Стеклер возненавидел его в одно мгновение. Он хотел было его сжечь – инстинктивный позыв, извергнувшийся из более глубокой, первобытной бездны, чем вся эта напускная шелуха в духе «какие эти детишки очаровательные!», эта успокаивающая ложь, с помощью которой так легко черное сделать белым.
Это тварь не являлась мертворожденной дочерью Долорес Уитакер. Не являлась.
Стеклер схватил ее за горло. Она билась в его руке, словно гремучая змея. Поскольку у него были подходящие ключи, он бросил ее в шахту лифта, прежде чем его сотрудники могли это увидеть. Когда она упала на дно, он услышал звук удара, как от лопнувшей зрелой личинки.
А затем он услышал, как там, внизу, она снова зашевелилась.
В это время на противоположной стороне баррикад воскресла Кейси Филдс.
Ее любовник, Кайл Фредерикс, тоже восстал из мертвых. И вместе с ними ожил Ленни Рана – во всяком случае, его половина. Кейси все еще ощущала внутри себя некое «возбуждение», но не могла определить, на что направлен этот новый для нее голод, гораздо более всеобъемлющий, чем сексуальное желание.
Вместе с амбулаторными останками Джейсона Лоуэнса, Хэтти Брэйнард, Чака Грина, Сонни Бриклэнда и Долорес Уитакер их группа теперь набрала достаточный вес, чтобы выбить двери, которые – несмотря на то, что их забаррикадировали офисной мебелью до самой дальней стены соседнего помещения – не выдержали в самой слабой своей точке, где крепились петли.
В разных концах клиники их ожидало не меньше пятнадцати пациентов, неспособных даже на простейшее движение, чтобы встать со своих кроватей.
Большинство персонала клиники убежало, объятое чистым, незамутненным ужасом, когда выяснилось, что их босс, их «номер один», их лидер, показал свою неспособность к дальнейшему управлению.
Что-то жизненно важное раз и навсегда сломалось в докторе Стеклере, когда он столкнулся в коридоре с мертвым ребенком. Если уж этот снежный ком начал катиться, то лучше всего спрятаться, пока не пройдет лавина. Он мчался в своей машине, улепетывая прочь из города на всех парах и наплевав на скоростной режим, когда его протаранил грузовик, которым бездумно управлял Бернардо Роулс и его подружка Тэмми. Как говорил Бадди, люди постоянно превышают скорость на дороге, и обычно ничего не происходит. Ничего.
Никто не выжил.
«Это не регулярные войска, – подумал шериф Дилэни. – Неа».
Солдаты, за которыми он наблюдал, носили мрачную темную униформу без нашивок с указанием рода войск или номера подразделения, а в руках сжимали новенькие модели M16. Как только Индокитай перерос во Вьетнам, «черные стволы» эволюционировали в этот вариант А1, который будет принят на вооружение в войсках только через девять месяцев. Шериф Дилэни раньше таких никогда не видел, но знал из журналов, что магазин у них на десять патронов больше.
Более существенную подсказку он получил, когда хромированный ствол уперся ему в шею, – в тот момент шериф находился в полумиле от границы соевой фермы Лестера Коллинза, где Сонни Бриклэнд упился до смерти. Позади него раздался треск радио:
– Нарушитель пойман.
У Дилэни отобрали пистолет и повели в сопровождении часовых к группе из грузовых джипов и одного более внушительного транспортера. В одном из них располагался слабоосвещенный штаб. Вид его значка и статус шерифа, казалось, не слишком впечатлили похитителей. Они подгоняли его односложными фразами
