А до колыбели я тогда не добралась, хвала божеству.
Я даже встретила двоих колыбельников — мальчишек, рыжего и темноволосого, примерно моего возраста, лет десяти. Попросила отвести меня к их дому, не вдаваясь в подробности, и они даже согласились. Но было в них что-то… Холодное, что ли. Скользкое. Неприятное. Для начала они засмеяли меня за то, что назвала колыбель — домом. Мол, дома бывают только у грязных семейников, а у нормальных граждан — сначала колыбели, потом — ячейки.
А затем в кармане рыжего мальчишки что-то пискнуло и зашуршало. Он достал ручную серую мышку — я видела таких в зоошопах, где для особых любителей продавались обычные животные, без чьей-то чип-души. Жаль, у нас не хватало на них кванто-купонов. Впрочем, питомица рыжеволосого выглядела неважно — тяжело дышала, смотрела мутным взглядом, на усах висели капельки белой пены.
— По-моему, ей плохо, — осторожно сказала я.
— Да, загибается, — скривился пацан и швырнул мышь в траву.
Она упала на бок, заскребла лапами. Пискнула.
Я оторопело застыла.
— Но… А как же…
Мальчишки, успевшие отойти на пару шагов, обернулись.
— Да она бездушная, не переживай, — прищурился темноволосый. — Вот мне недавно канарейка на голову свалилась, и на чип сообщение бряк — это маман моя! И никуда ее не денешь теперь, прикинь? А зачем она мне? Я же ее не видел даже никогда. Ну, человеком…
— Подумаешь, канарейка! — фыркнул рыжий. — У Флориана, вон, новенькая в колыбели — девчонка в пеленках! — оказалась его прабабкой, которая успела побывать где-то и аквариумной рыбкой, и синицей, и многолетним огурцом. Ему скоро из колыбели выходить, а тут — она. Бац — сообщение на чип, и уже не отвертишься. И что теперь — семейником становиться?
— Да-а, засада.
Я слушала их, а взгляд мой невольно возвращался к выброшенной мышке. Сейчас она немного успокоилась и пыталась жевать травинку.
— Послушайте, ей же еще можно помочь! Наверное…
— Колыбель новую подарит, — отмахнулся рыжий. — Толку возиться с больной. К тому же мне надоела мышь. Хочу ящерку какую-то. Ей можно хвост оторвать. Так ты идешь или нет?
— Я… Знаете, я вспомнила… Мне нужно до-о… Э… В свою колыбель, то есть в ячейку. Я в другой раз схожу с вами. Ну… Прощайте…
Я пятилась с каждым словом, ожидая почему-то, что они сейчас набросятся на меня и силком потащат в свою колыбель.
Но мальчишки лишь пожали плечами, пробормотали: «Странная какая-то» — и пошли по своим делам.
Папа нашел меня ближе к вечеру. Не очень далеко от дома — я слегка заблудилась, мой дешевый карманный навигатор подло разрядился еще в начале побега, а спрашивать у людей дорогу в квартал семейников я уже не решалась. И все же я почти справилась. Мне ангел указал дорогу. Я не вру. Возник на миг — совсем, как человек, только очень уж печальный и усталый — и ткнул крылом в сторону нашего квартала. То есть он просто ткнул в небо над крышами небоскребов, но я сразу поняла, куда идти. И пошла. Когда появился взъерошенный отец, я была уже на улице, соседней с нашей. Думала: ох, сейчас мне влетит так влети-и-ит! Но папа только обнял меня и повел домой. И даже не возражал против серой мышки у меня в руках.
Кот спрыгнул с плеча и стал бродить возле кактуса. Понюхал его. Попытался боднуть колючее «ухо».
А я села на диван, перевела его в режим кресла. Кресло привычно заскрежетало что-то насчет «позднего времени и вреда сидячего сна» и пыхнуло облачком сонного порошка — в тот день оно разбрасывалось «дремником» особенно щедро. Я щелкнула пальцами, веля кофеварке готовить эспрессо. Буря звонко чихнул. Я щелкнула снова, приказывая ячейке открыть окна. Сонный порошок на нас с Бурей никогда особо не действовал, разве что чихали от него. Я разбудила экран планшета и активировала окна — люблю работать по ночам. Все ячейки дрыхнут, нанюхавшись дремника, вокруг тихо. И мозги ночью как-то лучше работают — совесть спит, что ли? Так-с. Надо улучшить рекламу новых интерактивных ботинок — что-то их совсем плохо потребляют. Да, папа. Я по-прежнему занимаюсь всем тем, против чего ты выступал. Впариваю потребителю то, что «ему действительно нужно».
А мышка прожила у нас еще год… После чего у меня появилась новая привычка — гулять по паркам и выискивать в траве зверушек, выброшенных колыбельниками. Мы с папой проверяли их на наличие чипа-души. Чаще всего такового не обнаруживалось.
Буря, черный мой кот, улегся рядом. Я и о нем думала: вдруг бездушный? Тогда вообще проблем никаких. Животные не запрещены, хоть ячейники и редко их заводят. Они в основном для колыбелей. Или для семейников.
Но нет. Чип у кота имелся — просвечивался примитивным сканером. Но на прочтение его требовался запрос системе. Я могла бы отправить такой — проверить, чья это душа, но… боялась. И даже не обвинения в присвоении чужого — боялась, что кота отберут. Я к нему привыкла. Привязалась даже. Убеждала себя, что это может быть и совершенно новая душа. Пока еще ничья. Вернее, уже моя.
Я задумчиво пялилась в экран на разноцветные детские и взрослые ботинки, не только самостоятельно заботящиеся о сухости и удобстве ног, но и сообщающие хозяевам об этом по несколько раз на день, а также развлекающие их анекдотами. Еще один способ оторвать людей друг от друга, заставить общаться с обувью, а не с себе подобными. В колыбелях новинка приживается, в ячейках и уж тем более в семейных кварталах — пока нет. Вдобавок мы не выдерживаем конкуренции с поющими шапками, которые как-то ближе к органам слуха, чем сапоги. Моя задача — исправить положение. М-да. Уши на пятки натянуть, что ли? По стенам ячейки пробежалась синяя тень — сменился температурный режим, подстроился под ночную прохладу. Да, так действительно уютнее…
А ведь ты, папа, однажды и сам едва не стал ячейником.
Мне было шестнадцать. И я заболела. Подхватила вирус из тех, что гуляют по семейным кварталам. Врач уговаривал отца переехать в ячейку. Говорил: у меня сейчас самый благоприятный возраст. В колыбель уже поздно, а для получения льготы на поселение в умное жилище в комфортном высотном доме — самое время.
— Ваша дочь мигом вылечится, — говорил врач. — А вы быстро найдете хорошую работу, отказавшись от своих… м-м-м… странностей, — увещевал он.
И папа почти согласился. Он бы согласился на что угодно, лишь бы спасти меня.
Я отказалась.
Я вспоминала мальчишек-колыбельников, швыряющих в траву живое существо, будто сломанную игрушку, и плакала.
И просила отца никуда не уезжать.
И мы остались. Папа разыскал лекарство и отдал за него последние кванто-купоны, имевшиеся у нас на счету. Когда я выздоровела, подрядилась развозить овощи и фрукты из нашего квартальчика по районам небоскребов — среди жителей ячеек находились еще уникумы, желавшие хоть изредка натуральной пищи. И таким образом хоть как-то помогала отцу.
А потом в
