Ты и не гнул. Умер год назад от очередного вируса, настигшего наш семейный квартал. А мне не позвонил вовремя. И я звонила редко…
Тогда у меня и появился кактус. И кот.
Я уже хотела вернуться к планшету, как вдруг — некий звук за окном. Тихий треск. И — огонь в окнах небоскреба напротив. В одном, втором, третьем… Чьи-то спальни превращались в горящие печи.
Треск совсем рядом. И линия огня разделила пополам мою комнату.
Я даже не успела толком испугаться. Секунды растянулись в часы. Я увидела, как отскочил с мявом Буря — к балкону. И оказался по ту сторону огня, уже пожиравшего умный стол с кофеваркой и — в первую очередь — сверхзаботливый диван-кресло. Я увидела, что огонь подбирается к кактусу. Я увидела, что в соседнем доме не осталось темных окон. Пришла пора нашего.
Я схватила горшок с отцом.
Я застыла на долгие миллисекунды.
Если брошусь за котом с кактусом — папа обгорит в огне.
Если оставлю кактус и брошусь за котом — папу может накрыть новая вспышка огня.
Если вынесу кактус — не успею вернуться за котом.
Если… Если… Если…
Если вдруг прилетит ангел, как в детстве… Не прошу выносить из огня — пусть подскажет, что сделать самой. Намекнет…
Буря негромко мяукнул — клянусь, сквозь нарастающий треск огня я расслышала его тихий мяв. Он посмотрел на меня круглыми янтарными глазами. И прыгнул с балкона.
Не думая больше ни о чем, я бросилась к двери — в коридор, вниз по лестнице. Горят, прежде всего, спальни-ячейки. Лестничные пролеты программа не трогает — так легче потом восстановить небоскреб. Я знаю. Я видела. В небоскребе, который я разбирала, обгорели в основном жилые отсеки. Я успею выбежать. Я живу всего на седьмом ярусе. Уже бегу по четвертому. И Буря выживет, для кота это вообще не высота.
Огонь настиг меня на втором ярусе. Перед ступеньками на первый вспыхнула огненная полоса. И в спину тоже пыхнуло жаром. Я бросилась в межъярусное окно, разбивая стекло, прижимая к себе кактус.
Больно ударилась плечом, покатилась по земле, чтобы потушить занявшуюся одежду. «Поджигатель» никогда не добивает людей за пределами горящих ячеек. Эдакая лотерея — сгорел в родных стенах, значит, не повезло. Кто успел выскочить — того не трогают. Кажется.
Глаза жгло от дыма. За спиной горел мой дом. Дико болела рука. И ребра. С огромным трудом я вздохнула. Папа. Где папа?
И к слову о «никогда»… Совсем некстати вспомнилось: в кварталах семейников никогда не случалось подобных пожаров. Обычных — да, сколько угодно. Но этих — нет. Даже в домах с примитивными умными программками. «Семейники настолько изгои, что к ним даже «поджигателей» не подсаживают», — как наяву я услышала голос отца. «Зато вирусов — сколько влезет, — пробурчала в ответ, продолжая озираться по сторонам. — Где же ты, папа?»
Я увидела кактус в двух метрах от места нашего падения. В целом, не пострадал. Пара «ушек» отвалилась от удара о землю, но мы же это переживем, верно, папа? И земля высыпалась из горшка наполовину. Это вообще легко поправимо. Сейчас под кустом нароем новой и поползем искать Бурю. Я сморщилась от боли в ребре, плече и еще бог весть где. И уже, и правда, собралась ползти вокруг дома, как вдруг вгляделась в отцовские корни. И поняла, что должна была сделать давным-давно…
Я был человеком. А она — ангелом.
Так уж получилось.
Я погиб в том пожаре. Седьмой ярус — для кота не высота, но я угодил прямиком в огненный выплеск с чьего-то балкона. Боли не было. Во всяком случае, я ее не помню. Я вообще смутно помню кошачью жизнь. Ничего не помню, если честно, но кое-что подсмотрел в архиве чипа. И пережил заново. Знаю, этого не рекомендуют делать без самой крайней необходимости — опасно для психики и тому подобное, но я рискнул. Я должен был.
Людьми не рождаются два раза подряд, обычно — раза через три-четыре. Вроде бы для того, чтобы дочки-матери не менялись местами. Хотя, говорят, раньше, когда семейников было больше, и людьми рождались чаще. Не знаю, правда или нет… Но мне повезло. Я вернулся хоть и через три года, но вполне двуногим.
Амелия все это время упорно искала своего кота. А найдя, сделала все, чтобы я вырос настоящим человеком.
Едва получив разрешение забрать меня из колыбели, она переехала из ячейки в старый отцовский дом. К слову об отце… Кактус до сих пор растет на подоконнике, и, думаю, здесь ему гораздо уютнее, чем в «комфортных ячейках». И все также в корнях его пульсирует чип-души. Тот самый, на который и пришло сообщение: черный кот, подобранный Амелией, — его вернувшийся сын. И ее сводный брат. Проживший всего сутки от роду. Амелия не знала, что тосковавший в одиночестве отец решил попробовать еще раз обзавестись семьей. Не знала, что моя мать не пережила родов, а я — не надолго пережил ее. Не знала, что сгубил отца, по сути, не вирус — их он стойко переносил… Не знала, пока не проверила отцовский чип.
Впрочем, не окажись я ее братом, она бы все равно меня нашла. Так она всегда говорила. И я ей верил.
Свою жизнь Амелия превратила в борьбу с «поджигателем». С системой. Или с теми, кто за ней стоял. Днем она сочиняла рекламу для всякой ерунды, а ночами гуляла по темным улицам. Слушала шепот ангелов — так она говорила. Слушала или нет, но каким-то образом чуяла, где будет новый пожар, и выводила людей из ячеек. Мы вместе выводили. А пожары участились. Стали случаться каждый год, потом — каждый месяц. Выжившим погорельцам начали отказывать в льготных ячейках — мол, «преступно избежавших пожара» становилось слишком много. Впрочем, были и те, кто отказывался уходить из домов. Говорили: «Да пусть его, сгорю и отдохну какой-нибудь травой». Но все же большинство хотело жить — здесь и сейчас. Как ни странно, даже зная, что смерть — это давно уже не навсегда, люди цеплялись за жизнь. Сегодняшнюю. Сиюминутную. Несовершенную. Человеческую.
Вскоре пошли слухи, будто на смену огню придет что-то новое. И правда, несколько небоскребов просто сложилось пополам посреди ночи, погребая под собой спящих. И тогда все больше людей стало селиться в кварталах семейников.
Амелия погибла прошлым летом.
Как раз в очередном рухнувшем доме, куда пришла предупредить людей об опасности. Моя сестра, мой кошачий друг, моя приемная мать — она привыкла выходить живой
