Треть горожан ненавидела пролетарские праздники не за гимны коннице-буденнице (к которой относились стократ лояльнее, чем ныне пытаются изобразить), а за такой вот обязательный телеспектакль о рабочей династии Семенихиных-Лопатюков в два часа пополудни — между парадом и Райкиным.
Та и другая все менее пересекающиеся культуры имели уже самое касательное отношение к советской власти. Первая ее вяло игнорировала, воспринимая в качестве лежалой нагрузки к мутному сквознячному бытию и терпя иногдашнюю надобность говорить громко, смотреть прямо и радоваться со всеми одновременно (за искренностью не очень-то и следили). Вторая, пыхтя и комбинируя, использовала партийную риторику для поворота в самую дремучую глубь славянского домостроя с хворостиной и всевластием сельского схода. Городские зорко провидели в этом злобном секретарском косноязычии казачью нагаечную науку и китайские перевоспитательные лагеря для шибко грамотных — и инстинктивно гордились булыжниками и «смит-вессонами» Красной Пресни. Пятого года бои мастеровых со станичниками издалека выглядели уже не классовой распрей, а извечной российской войной цивилизаций — единоличной европейской и принудительно-соборной почвеннической. Пришли донцы жидив с москалями-тунеядцами политграмоте учить, да не все домой воротились. Заходите как-нибудь еще, будем рады.
На такой-то непростой мази и имела небывалый успех городская утопия аграрного режиссера Николая Москаленко «Молодые» — о том, что все у нас хорошо, лишь бы войны не было. Он к тому времени уже успел снять «Журавушку» — суперкассовую картину про зябь, распутицу, долюшку крестьянскую и оренбургский пуховый платок, по самой яловой, кирзово-просторечной прозе больца за народ М. Алексеева «Хлеб — имя существительное». Теперь пришло время повести А. Андреева «Рассудите нас, люди». Тогда много подобной суковатины печаталось в «Роман-газете» под честными и никакими фамилиями Алексеев, Андреев и Николаев: «За все в ответе», «Здесь твой дом», «Честный плуг», «Прямая дорога». Крестьяне 70-х любили уесть городских, что те про деревню только и знают, что спереди у коровы рога, а сзади вымя. Москаленко про город знал только то, что там все в очках, с гитарами и хотят свободной любви.
Героя звали Алексей Николаев, и у него все действительно было хорошо, потому что только затем он и был выдуман, чтоб показать, как хорошо бывает. Алексей Николаев после службы в строительных войсках (не в стройбате, бакланы, а в строительных войсках!) пришел бригадиром на стройку и поступил учиться заочно, в честь чего отбил на танцах у хулиганов плечистую девушку с просвечивающими под белой блузкой лямками бюстгальтера. Причем они оказались не хулиганы, а тоже рабочие-строители. Они просто из баловства надели гадские белые водолазки и стали приставать к девчатам под песню Марка Фрадкина «А любовь всегда бывает первою», как какие-нибудь центровые поганки, а сами без отрыва от производства сдают за десятилетку и шпарят наизусть Блока (они еще подружатся, вот увидите!). Девушка с пловчихиными окороками жила в генеральском доме на Котельниках и не чаяла лучшей партии, чем молодой строитель городов будущего, пригласивший ее лирически посидеть в ночной столовке монтажников (чай 3 коп., азу 26 коп., в бархане картофельного пюре с ямкой растаявшего сливочного масла — овальный блин соленого огурца с дыркой посередине; райское место, можно даже потанцевать, если культурно, без вихляний). Разве шли после этого в какое-то сравнение с Алексеем Николаевым Вадим в светлом костюме и Аркадий с бородкой, к тому же рассуждающий о свободной любви и делении человечества на хищников и травоядных? Ни в какое сравнение они с Алексеем Николаевым не шли. После победы над Вадимами и Аркадиями все отправляются на каток хохотать, представляются строительским маме с папой (большой стол, очки, телевизор, непутевый женатый младший брат, которого папа охаживает ремнем, как повелось с «Высоты» и «Большой семьи») и дарят к свадьбе псевдохулигану Трофиму (Михаил Кокшенов) ордер на новоселье. Кричат по ошибке «горько» вместо «сладко» и уезжают в стройотряд в Тюмень.
Весь этот стахановский кич, корнями уходящий в мозолистое кино 50-х о перевоспитании ученых белоручек махровой спецовочной правдой просторов и промышленных дымов, смотрело в год выхода 39 (тридцать девять!) миллионов человек. Смотрело через два года после начала призыва в стройбаты судимых уголовников и перевода стройотрядского движения на принудиловку. До триумфального прихода на русское поле индийского кино с драками на дискотеках, любовью с первого взгляда, поклонами старикам и песнями, что скоро, скоро, любимая, малыш наш выучится ходить и будет очей усладой, мамочке опорой, оставалась пара лет. Москаленко к тому времени уже умрет — в 48-летнем возрасте, оставив по себе секрет кассового кино для незаможных селян и Евгения Киндинова, которого он параллельно с «Городским романсом» Петра Тодоровского позиционировал в качестве современной городской мелодраматической звезды. Три года спустя в «Романсе о влюбленных» он уже будет собой — замкнутым, чуть снисходительным красавцем с гитарой и обезоруживающим взглядом бесстыжих глаз. То есть тем самым Вадимом-Аркадием, которых, как черт ладана, береглись авторы романов «Пажить», «Сыновья», «Истоки» и «За горизонтом горизонт».
Только на имена ему будет стойкая невезуха: во всех следующих фильмах его будут звать Сергей Никитин, Сергей Петров и Анатолий Иванов.
Сглаз, не иначе.
«Последняя реликвия»
1971, «Таллинфильм». Реж. Григорий Кроманов. В ролях Ингрид Андринь (Агнес), Эве Киви (Урсула), Александр Голобородько (Габриэль), Ролан Быков (брат Иоганнес), Эльза Радзиня (аббатисса). Прокат 44,9 млн человек.
Искусственно вскормленные дички республиканских киностудий в СССР влачили жалкое существование. В большинстве сателлитов России народу жило вдвое-втрое меньше, чем в Москве; более чем скудный внутренний рынок в принципе исключал существование национальной кинематографии. Проводить многожанровую репертуарную политику могла только студия Довженко: 40 миллионов украинцев позволяли ей работать в автономном режиме. Остальным следовало всерьез ориентироваться на русскоязычную аудиторию метрополии, — а та категорически не желала смотреть, как Мамед ставит советскую власть на нефтепромыслах, а Калев и Сулев занимаются соцсоревнованием на Пылдреской плавбазе имени товарища Кингисеппа. Захватить внимание Большого Брата можно было только предельно адаптированной, но в то же время принципиально непохожей национальной мифологией, которая начала складываться в большинстве республик именно в практичные 70-е. Вся Средняя Азия, закусив тюбетейки, погналась за басмачами, азербайджанцы по образцу спагетти-вестерна изобрели люля-детектив, Белоруссия окончательно монополизировала партизанскую тему. Неуемные дети Кавказских гор создали хмели-сунели-комедию про горделивых усачей — пловцов, летунов, футболистов и солдат, — становящихся имперскими и, забирай выше, планетарными звездами.
Долговязые, но с толстенными корневищами балты, как и следовало ожидать, нашли свое золотое дно в белокаменном средневековье. Фильмы рожка и дубины,
